Весьма возбужденный, д'Артаньян вошел в дом герцога Олбермельского.
Его ввели к вице-королю с поспешностью, доказывавшей, что его считают своим человеком. Монк сидел в своем рабочем кабинете.
– Милорд, – сказал д'Артаньян с простодушным видом, который хитрый гасконец умел принимать в совершенстве, – я пришел просить у вас совета.
Монк, столь же собранный душевно, сколь его антагонист был собран мысленно, отвечал:
– Говорите, дорогой мой.
Лицо его казалось еще простодушнее лица д'Артаньяна.
– Милорд, прежде всего обещайте мне снисходительность и молчание.
– Обещаю все, что вам угодно. Но скажите же, в чем дело.
– Вот что, милорд: я не совсем доволен его величеством королем.
– В самом деле? Чем же именно вы недовольны, любезнейший лейтенант?
– Его величество иногда шутит очень нескромно над своими верными слугами, а шутка, милорд, такое оружие, которое больно ранит нашу братию военных.
Монк всеми силами старался не выдать своих мыслей; но д'Артаньян следил так внимательно, что заметил на его лице едва приметную краску.
– Но я, – отвечал Монк самым естественным тоном, – отнюдь не враг шуток, любезный господин д'Артаньян. Мои солдаты скажут вам, что в лагере я частенько не без удовольствия слушал сатирические песни, которые залетали из армии Ламберта в мою. Генералу построже они бы, наверное, резали слух.
– Ах, милорд, – сказал д'Артаньян, – я знаю, что вы совершенство.
Знаю, что вы выше всех человеческих слабостей Но шутки шуткам рознь.
Есть такие, что прямо бесят меня.
– Нельзя ли узнать, какие именно, дорогой мой?
– Те, которые обращены против моих друзей или против людей, уважаемых мною.
Монк слегка вздрогнул, и д'Артаньян подметил его движение.
– Каким образом, – спросил Монк, – булавка, царапающая другого, может колоть вам кожу? Ну-ка расскажите.
– Милорд, я все объясню вам одной фразой: дело шло о вас.
Монк подошел к д'Артаньяну.
– Обо мне?
– Да, и вот чего я не мог объяснить себе. Быть может, я плохо знаю характер короля. Как у короля достает духу смеяться над человеком, оказавшим ему такие услуги? Чего ради он хочет стравить вас, льва, со мной, мухой?
– Но я совсем не вижу, чтобы он имел намерение стравить нас, – ответил Монк.
– Да, да, он хочет! Король должен был дать мне награду и мог наградить меня как солдата, не сочиняя истории с выкупом, которая задевает вас.
– Да она вовсе не задевает меня, уверяю вас, – отвечал Монк с улыбкой.
– Вы не гневаетесь на меня, понимаю. Вы меня знаете, милорд, я умею хранить тайны так крепко, что скорей могила выдаст их, чем я. Но все-таки… Понимаете, милорд?
– Нет, – упрямо отвечал Монк.
– Если кто-нибудь другой узнает тайну…
– Какую тайну?
– Ах, милорд! Эту злополучную тайну про Ньюкасл.
– А! Про миллион графа де Ла Фер?
– Нет, милорд, нет! Покушение на вашу свободу.
– Оно было превосходно исполнено, и тут не о чем говорить. Вы воин храбрый и хитрый, вы соединяете качества Фабия и Ганнибала. Вы применили к делу ваши оба качества – Мужество и хитрость. Против этого тоже ничего не скажешь, я должен был позаботиться о своей защите.
– Я это знаю, милорд. Этого я и ждал от вашего беспристрастия, и если б ничего не было, кроме похищения, так черт возьми! Но обстоятельства этого похищения…
– Какие обстоятельства?
– Вы ведь знаете, милорд, что я имею в виду.
– Нет же, клянусь вам!
– Ах… Право, это трудно выговорить!
– Что ж такое?
– Этот проклятый ящик!
Монк заметно покраснел.
– О, я совсем забыл про него!
– Сосновый, – говорил д'Артаньян, – с отверстиями для носа и рта. По правде сказать, милорд, все остальное еще куда ни шло, но ящик!..
Ящик!.. Решительно, это скверная шутка!
Монк смутился. Д'Артаньян продолжал:
– Однако нет ничего удивительного, что я сделал это, я, солдат, искавший счастья. Легкомыслие моего поступка извиняется важностью предприятия, и, кроме того, я осторожен и умею молчать.
– Ах, – вздохнул Монк, – верьте, господин д'Артаньян, я хорошо вас знаю и ценю по заслугам.
Д'Артаньян не спускал глаз с Монка и видел, что происходило в душе генерала, пока он говорил.
– Но дело не во мне, – сказал мушкетер.
– Так в ком же? – спросил Монк, начинавший уже терять терпение.
– В короле, который не умеет молчать.
– А если он будет говорить, – так что за беда? – пробормотал Монк.
– Милорд, – сказал д'Артаньян, – умоляю вас, не притворяйтесь со мной. Ведь я говорю совершенно откровенно. Вы имеете право сердиться, как бы вы ни были снисходительны. Черт возьми! Человеку, столь важному, как вы, человеку, играющему скипетрами и коронами, как фокусник шарами, не следует попадать в ящик! Ведь вы не цветок, не окаменелость! Понимаете ли, от этого лопнут со смеху все ваши враги, а у вас их, должно быть, не перечесть, так как вы благородны, великодушны, честны. Половина рода человеческого расхохочется, когда представит себе вас в ящике. А ведь смеяться таким образом над вторым лицом в королевстве – совсем неприлично.
Монк совершенно растерялся при мысли, что его представят лежащим в ящике. Насмешка, как и предвидел д'Артаньян, подействовала на генерала так, как никогда не действовали ни опасности войны, ни жгучее честолюбие, ни страх смерти.
«Отлично, – подумал гасконец, – я спасен, потому что он испугался».
– О, – начал Монк, – что касается короля, то не бойтесь, любезный господин д'Артаньян. Король не станет шутить с Монком, клянусь вам!
Д'Артаньян заметил молнию, блеснувшую в его главах и тотчас же исчезнувшую.
– Король добр и благороден, – продолжал Монк, – и не пожелает зла тому, кто сделал ему добро.
– Ну еще бы, разумеется! – воскликнул д'Артаньян. – Я совершенно согласен с вашим мнением насчет сердца короля, но только не насчет его головы: он добр, но чересчур легкомыслен.
– Король не поступит легкомысленно с Монком, поверьте мне.
– Значит, вы спокойны, милорд?
– С этой стороны – совершенно.
– Но не с моей?
– Я уже, кажется, сказал вам, что полагаюсь на вашу честность и умение молчать.
– Тем лучше, но, однако, вспомните еще одно…
– Что же?
– Ведь я не один: у меня были товарищи, и еще какие!
– Да, я знаю их.
– К несчастью, и они вас знают.
– Так что же?
– А то, что они там, в Булони, ждут меня.
– И вы боитесь?
– Боюсь, что в мое отсутствие… Черт возьми! Если б я был с ними, так поручился бы за их молчание!
– Не правду ли я говорил вам, что опасность грозит не со стороны его величества, хоть он и любит шутить, а от ваших же товарищей, как вы сами признаете… Сносить насмешки короля – это еще возможно, но со стороны каких-то бездельников… Черт возьми!
– Да, понимаю, это невыносимо. Вот почему я вам и говорю: не думаете ли вы, что мне надо ехать во Францию как можно скорее?
– Если вы находите, что ваше присутствие…
– Остановит этих бездельников?.. О, я в этом уверен.
– Но ваше присутствие не помешает слухам распространяться, если они уже пущены.
– О, тайна еще не разглашена, милорд, ручаюсь вам. Во всяком случае, верьте, я твердо решился…
– На что?
– Проломить голову первому, кто заикнется о ней, и первому, кто услышит ее. Потом я вернусь в Англию искать убежища у вас и, может быть, просить службы.
– Возвращайтесь!
– К несчастью, милорд, я здесь никого не знаю, кроме вас, и если я не найду вас или вы, в своем величии забудете меня…
– Послушайте, господин д'Артаньян, – отвечал Монк, – вы прелюбезный человек, чрезвычайно умный и храбрый. Вы достойны пользоваться всеми земными благами. Поезжайте со мной в Шотландию, и, клянусь вам, я так хорошо устрою вас в моем вице-королевстве, что все станут завидовать вам.
– Ах, милорд, сейчас это невозможно. Сейчас на мне лежит священная обязанность: я должен охранять вашу славу. Я должен помешать какому-нибудь глупому шутнику омрачить блеск вашего, имени перед современниками, даже, быть может, перед потомством!
– Перед потомством!
– А как же! Для потомства подробности этого происшествия должны остаться тайной. Представьте себе, что эта несчастная история с сосновым ящиком разойдется по свету, – что подумают? Подумают, что вы восстановили королевскую власть не из благородных побуждений, не по собственному движению сердца, а вследствие условия, заключенного между вами обоими в Шевенингене. Сколько бы я ни рассказывал, как было все на деле, мне не поверят: скажут, что и я урвал кусочек и уписываю его.
Монк нахмурил брови.
– Слава, почести, честность! – прошептал он. – Пустые звуки!
– Туман, – прибавил д'Артаньян, – туман, сквозь который никто ясно не может видеть.
– Если так, поезжайте во Францию, любезный друг, – сказал Монк. – Поезжайте, и чтобы вам было приятнее и удобнее вернуться в Англию, примите от меня на память подарок…
«Давно бы так!» – подумал д'Артаньян.
