Довести до самоубийства как можно большее количество этой сволочи, — он кивнул на журналы, — вот наша задача, Жень. А не прыгать под поезда. Если жизнь кажется бессмысленной — наполни её смыслом.
— Ты скинхед, что ли? — спросил Женька, с интересом рассматривая Генку. — Или этот, нацбол?
— Ты видишь у меня рога и хвост? — удивился Генка. — Не скинхед я и не нацбол. Я просто мимо проходил, вижу — пацан под поезд наладился, а кругом стоят граждане демократической Российской Федерации… и всем по хрену.
— Жаль, что ты уезжаешь, — вдруг сказал Женька. — Я бы хотел… он замялся.
— Я знал, что ты ответишь мне взаимностью! — пылко воскликнул Генка, и проходивший мимо дед сплюнул, за что тут же был оштрафован милиционером, поджидавшим жертву в углу у касс с терпеливостью затаившегося в паутине паука. — Ты бы хотел со мной дружить, — уже нормальным голосом сказал Генка. — Глупо звучит, подетски… Раз уж ты делаешь попытки думать и даже обобщать, — он указал на киоск, но не на журналы, а на портрет президента, гордо взирающего на вокзальную суету и подписанный на ценнике: "Президент РФ — 250 р. ", — то думай и дальше. Сколько на свете таких, как ты? А в Интернете всякое найти можно… Не только о способах самоубийства. И помни: это не у тебя всё плохо. Это вообще всё плохо, а это разные вещи… О! Да! Стоп! Стихи хочешь послушать?!
— Стихи? — Женька заморгал.
— Ну да. Да не бойся, не любовные… Я тут девчонку ждал, а ме лкий один зубрил, еу я и запомнил. Вот, послушай на прощанье…
Хочу вам, дети, дать сейчас урок,
И, может быть, он вам послужит впрок.
Ведь нынче так запудрили мозги,
Что в тучах лжи не увидать ни зги.
Повсюду тьма. Ориентиров нет.
И потому давайте бросим свет
На вещи те, что нынче на слуху,
Отбросив лживых домыслов труху.
В дни, когда правда — некий атавизм,
Поговорим давайте про фашизм.
Кто он такой, и с чем его едят?
Уж больно часто про него твердят…
Фашисты — те, кто, обманув народ
Фальшивыми посулами свобод,
Надевши маску лживого участья,
Теперь жиреют на его несчастьях.
Фашисты — те, кто, развалив страну,
В цветущий край ее принес войну,
И, разорив великую державу,
Марает грязью честь Ее и славу.
Фашисты — это те, кто свой народ
Вновь делит на рабов и на господ.
Кто тьму людей обрек на нищету,
Загнав их враз за бедности черту.
Кто с помощью дубинок и пинков
Уму учил седых фронтовиков,
И разгонял с ухмылкой, как баранов,
Состарившихся наших ветеранов.
Кто, наплевав на собственный народ,
Кровавый совершил переворот,
И, сотворив в стране своей Содом,
Расстреливал из танков Белый дом,
В Останкино в упор стрелял в людей,
Ни женщин не щадя и ни детей.
Елей и мед у них всегда в речах,
И пусть погон не носят на плечах,
Фуражку с черепомкостями и ремни,
Но, если не фашисты, кто они?
Ведь их преступней нет на белом свете.
Задумайтесь над тем, что я сказал вам, дети. (1)
Вагон был пуст. Только в дальнем его конце сидели двое мальчишек в военной форме — кажется, кадеты. Один — плечистый, с хулиганистыми глазами — опершись спиной на стенку, слушал, как другой — худенький и темноволосый — поёт, подыгрывая себе на гитаре:
Ночь коротка, день далеко…
Ночью так часто хочется пить.
Ты выходишь на кухню, но вода здесь горька,
Ты не хочешь здесь спать, ты не можешь здесь быть!
Доброе утро, последний герой!
Доброе утро — тебе и таким, как ты…
Доброе утро, последний герой!
Здравствуй,
последний герой!
Генка устало привалился к спинке скамьи и прикрыл глаза, вслушиваясь в гипнотизирующий высокий голос:
Ты хотел быть один — это быстро прошло,
Ты хотел быть один — и не смог быть один…
Твоя ноша легка, но немеет рука
И ты встречаешь рассвет за игрой в дурака…
Доброе утро, последний герой!
Доброе утро — тебе и таким, как ты…
Доброе утро, последний герой!
Здравствуй,
последний герой!
— Пацан. Слышь, пацан.
Генка открыл глаза. Около него стояли двое — оба годом постарше, с туповатыми лицами, крикливо одетые по последней негритянской моде.
— Что надо? — лениво спросил Генка.
— Это, — ухмыльнулся тот, который был повыше, с татуировками на плечах, открытых вислой майкой. — Поговорить надо. Пошли типа в тамбур выйдем.
1. Слова А. Акимова.
Утром ты стремишься скорее уйти,
Телефонный звонок — как команда "вперёд!"
Ты уходишь туда, куда не хочешь идти,
Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждёт…
Доброе утро, последний герой!
Доброе утро — тебе и таким, как ты…
Доброе утро, последний герой!
Здравствуй,
последний герой!
— Ну пошли, — Генка встал. — А о чём разговор? Закурить хотите?
— Да не, — этот тип снова ухмыльнулся. — Это типа. Щас. Пошли.
— Да пошли, пошли…
Генка допустил ошибку. Он не предполагал, что их не двое — как правило, такая публика старается сразу показать все свои наличные силы — это придаёт ей уверенности. Но их, очевидно, хорошо проинструктировали, потому что в тамбуре Генка получил пинок и пролетел через гостеприимно распахнутые двери насквозь в соседний вагон, где было пусто, если не считать ещё пятерых таких же человекообразных, дружно вставших со скамеек при виде Генки. Громче взревел переносной магнитофон, исторгавший рэпушную хрень на эбониксе(1)
"Блин, — лениво и досадливо подумал Генка, — попал… . Пострелять их, что ли?.. Сзади двое, впереди пятеро… тесно. "
Его подвело то, что больше времени на базар они не тратили. Генка крутнулся на пятке, пропуская вдоль спины мелькнувшую велоцепь, цапнул за пазухой ТТ… но удар укороченной бейсбольной битой по локтю заставил руку упасть. Для вооружённого битой это был единственный успех — Генка локтем врезал ему в горло, и в дальнейшем разговоре этот нападающий не участвовал. Сзади сверкнул нож — простенький китайский, на сером лезвии мутно отразились жёлтые пятна электрического света. У двух спереди оказались такие же ножи. Генку замутило от досады. Неужели убьют? Пырнут ножом и выбросят в дверь… Вот чёрт! Он левой рукой полез под куртку, но эти гады явно понимали, что худощавый рослый парень с бесстрастным лицом хочет достать что-то очень неприятное — и бросились скопом.
