Она думала:
«Жермена и Мишель будут счастливы. Им вернут Жана. Я не имею права сомневаться. Ради них я пожертвую собой… Даже если умру…»
Затем, удерживая слезы, подавляя теснившие грудь рыдания, она заговорила крепнущим голосом:
— Извините, господин барон, что я не ответила сразу на ваше предложение… как оно того заслуживает… Это… большая честь для меня… Меня взволновала лишь его неожиданность… Я знаю вас совсем мало и никак не ожидала… этого… этих слов, которые вы только что произнесли… Вы вернете нам Жана?.. Нашего любимого малютку?..
— О да, я верну его вам! — решительно заявил де Валь-Пюизо. Сердце его бешено колотилось, так как он действительно по уши влюбился в прелестную девушку.
— И как скоро это случится? — взволнованно спросила Мария, разрываясь между надеждой услышать утвердительный ответ и боязнью этого ответа.
— Быть может, завтра… Самое позднее — послезавтра, если вы обнадежите меня, пообещав, что снизойдете к моему чувству…
— Но это… это торг!
— Я обожаю вас. В моей борьбе мне так важно, иметь от вас хоть слово надежды… Одно лишь слово, слетевшее с ваших уст, придаст мне гигантскую силу, храбрость, перед которой никто не устоит…
— О Господи, вы говорите об опасности! — воскликнула Жермена. — Вы считаете, что жизнь моего мальчика находится в опасности?!
— Нет, княгиня. Для злодеев он является слишком дорогим залогом, чтобы они посмели причинить ему какой-нибудь вред. А если и возникнет опасная ситуация, я справлюсь с ней сам.
— Но вы позволите мне тоже принять участие, не так ли, милый друг? — обратился к нему князь в надежде вступить в борьбу за освобождение своего ребенка.
— Это совершенно невозможно, вы все погубите, — оборвал его барон. — Надо быть готовым прибегнуть к хитрости, запугиванию, подкупу, наконец, к силе. А отец не сможет использовать все эти способы.
Так как негодяй не хотел уходить, не получив ясно выраженного согласия, он приблизился к креслу Марии и нежнейшим голосом произнес:
— Мадемуазель, моя любовь должна обрести утешение. Как все настоящие чувства, она застенчива, она трепещет. Так дайте же мне те заверения, которых я единственно жажду со всей возможной скромностью и пылом…
Мария еще раз глубоко вздохнула и храбро заговорила:
— Господин барон, вы обещаете мне, что Жан окажется на свободе? Что бедный малыш будет вами доставлен сюда через два дня?
— Да, мадемуазель. Дитя князей Березовых будет здесь послезавтра, а возможно и завтра, если я сумею…
— Я даю вам свое согласие, господин барон. Вот вам моя рука.
Де Валь-Пюизо, едва владея собой, издал радостный возглас. Он жадно схватил тоненькие пальчики девушки и запечатлел на ее ручке пламенный поцелуй.
— О, ради вас я посмотрю в лицо тысяче смертей! — заверил он.
— Берегите себя, барон, ради нас, а главное, ради нее! — воскликнул князь. — Отныне вы стали членом нашей семьи.
— О друг мой, князь… У меня нет слов… Радость душит меня, мысли мешаются…
— Будьте сильны, подумайте о нас… И не забудьте, я даю приданое за свояченицей. Выходя замуж, Мария получит два миллиона франков.
— Но я ничего не хочу… Ничего не прошу… Ведь я богат!
— Это не важно. Хоть деньги не могут составить счастья как таковые, но в жизни могут очень пригодиться.
Де Валь-Пюизо счел, что протестовать будет дурным тоном. Он откланялся и пошел к двери, уронив только:
— Надейтесь!
Когда он ушел, Мария, усилием воли державшаяся на ногах, шатаясь направилась к себе в комнату.
Она заперлась на ключ, рухнула в шезлонг и только здесь, наедине с собой, зарыдала и запричитала:
— Людовик!.. Людовик, любимый!.. Прости меня, так было нужно… Но я умру! Разобью спасенную тобой жизнь, но не буду ему принадлежать! Никогда!
Сочтя Леона Ришара мертвым, бандиты бросили его возле сквера Батиньоль, где так трусливо и подло на него напали.
Один из них, казавшийся главным, нагнулся над ним, осмотрел и, видя, что художник недвижим и не дышит, авторитетно заявил:
— Готов. А теперь — ходу! Только бы на легавых не напороться.
И злодеи преспокойно разошлись в разные стороны.
Несчастный Леон долго лежал в темноте, раскинувшись на тротуаре.
Двое полицейских, из тех молодчиков, что никогда не появляются там, где в них нужда, и в девяти случаях из десяти волокут в кутузку жертву, а не виновника, приблизились к нему небрежной походкой.
Один из них, заприметив распростертое тело художника, сказал:
— Гляди, пьяница!
Естественно, этот страж закона, в чьи обязанности вменяется охрана граждан, не мог, да и не хотел и мысли допустить о преступлении.
Второй тотчас же его поддержал:
— Ясное дело, пьянь какая-то валяется. Эти грязные работяги наливаются, как бурдюки.
— Надо доставить его в участок.
Они подошли и грубо ткнули Леона носком ботинка — инстинктивная грубость людей, в каждом усматривающих правонарушителя, а не пострадавшего.
Так как их пинки не вызвали у того ни движения, ни стона, первый жандарм продолжал:
— В стельку.
Второй наконец нагнулся и заметил на тротуаре кровь.
— Чертова скотина, — не то смеясь, не то рассердившись, пробормотал он, — всю мостовую замарал. И ведь придется тащить его на руках.
— А может, он и сам дойдет?
— Это идея. Тогда не придется бежать за носилками.
Взяв Леона под руки, они попытались его поставить.
— Эй ты, парень, встань-ка, напрягись!
— Да ты только посмотри на него! Как марионетка из кукольного театра, у которой перерезали веревочки!
Обхватив художника за спину, жандарм почувствовал теплую влагу, намочившую его руку.
Он увидел обагренные кровью пальцы и вздрогнул.
— Да это не пьяница. У него из спины кровь хлещет… Эк его, беднягу, отделали!
— Ты прав. Ножевое ранение.
Наконец-то в их сердцах пробудилась жалость грубоватая, но искренняя. Среди отупевших от инструкций стражей порядка иногда попадаются совсем неплохие люди. Они ведь и сами — выходцы из народа, обладающие прирожденной добротой и способные на благородные чувства, несмотря на грубую работу, которую им доводится выполнять.
Пока один побежал на пост, другой прислонил Леона к фонарю и попытался привести его в чувство. Конечно же усилия его ни к чему не привели — Леон оставался недвижим, как труп.
На носилках его отнесли в комиссариат и, уложив на раскладную койку и пошарив в карманах, попытались установить личность пострадавшего.
