— Что происходит, сержант? — спросил Крейг одного из них.
— Дорога закрыта, мамбо, — вежливо ответил солдат. — Разрешается проезд только по разрешению военных властей.
— Я должен попасть в город.
— Только не сегодня. — Сержант покачал головой. — Сегодня в Булавайо лучше не ездить.
Словно подтверждая его слова, Крейг услышал со стороны города частые хлопки. Они были похожи на треск зеленых веток в костре, но от этого звука волосы на руках Крейга встали дыбом. Он так хорошо знал этот звук, он вызывал кошмарные воспоминания о войне. Это был звук стрельбы из автоматического оружия.
— Возвращайтесь домой, мамбо, — вежливо сказал сержант. — Это больше не ваша индаба.
Крейг вдруг почувствовал непреодолимое желание вернуться самому и вернуть своих людей в грузовике на ферму.
Он бегом вернулся к «лендроверу», прыгнул за руль и резко развернул автомобиль.
— В чем дело, Крейг?
— Думаю, началось, — сказал он мрачно и до пола нажал педаль акселератора.
Грузовик они встретили на полпути. Женщины пели и хлопали в ладоши, их цветастые платья развевались на ветру. Крейг остановил грузовик и вскочил на подножку. Шадрач в подаренном Крейгом сером костюме сидел на почетном месте рядом с водителем.
— Разворачивайся, — приказал Крейг. — Возвращайся в Кинги Линги. Там большая беда. Никто не должен покидать Кинги Линги, пока все не закончится.
— Солдаты — машоны?
— Да, — ответил Крейг. — Третья бригада.
— Шакалы и сыновья пожирающих дерьмо шакалов, — сказал Шадрач и плюнул в открытое окно.
— Утверждения о том, что силы безопасности убили тысячи невинных людей, являются полной чепухой. — Министр юстиции Зимбабве в темном костюме и белой рубашке был похож на удачливого биржевого маклера. Он мягко улыбался с телевизионного экрана, его лицо было покрыто тонкой пленкой пота от жара дуговых ламп, свет которых подчеркивал черноту кожи. — Несколько граждан пострадали в перестрелке между силами безопасности и объявленными вне закона диссидентами, но тысячи! Ха-ха-ха. — Он весело рассмеялся. — Если пострадали тысячи, пусть кто-нибудь покажет мне их тела. Я ничего не знаю о них.
— Итак, — сказал Крейг, выключая телевизор, — из Хараре мы ничего больше не узнаем. — Он взглянул на часы. — Почти восемь, посмотрим, что скажет Би-би-си.
Во время правления режима Смита, с его жесточайшей цензурой, каждый думающий человек, живший в Центральной Африке, позаботился о приобретении коротковолнового приемника. Это правило не перестало быть актуальным и теперь. Крейг быстро настроил свой приемник «Иэсу Мусен» на частоту две тысячи сто семьдесят один килогерц.
«Правительство Зимбабве изгнало всех иностранных журналистов из Матабелеленда. Британский высокий комиссар нанес премьер-министру Зимбабве визит и выразил большую озабоченность правительства ее величества по поводу сообщений о зверствах сил безопасности…»
Крейг переключился на радио Южной Африки, и они услышали отчетливый голос диктора:
«…проникновение тысяч незаконных беженцев с территории Зимбабве. Все беженцы принадлежат к племени матабелов. Представитель одной из групп описал массовое убийство жителей поселка, свидетелем которого он стал. „Они убивают всех, — сказал он. — Женщин и детей, даже цыплят и коз“. Другой беженец сказал: „Не отсылайте нас назад. Солдаты убьют нас“».
Крейг покрутил ручку настройки и нашел «Голос Америки».
«Лидер партии ЗАПУ, представляющей в Зимбабве матабелов, господин Джошуа Нкомо, спасся бегством в соседнюю Ботсвану. „Они застрелили моего шофера, — сообщил он нашему региональному репортеру. — Мугабе хочет моей смерти. Он охотится за мной“.
В связи с заключением в тюрьмы или арестом всех других видных членов партии ЗАПУ и бегством господина Нкомо народ остался без лидера и даже человека, выступающего от его лица.
Тем временем правительство господина Роберта Мугабе запретило передачу новостей из западной части страны. Все иностранные журналисты были высланы, Международный Красный Крест обратился с просьбой о въезде в страну наблюдателей, но получил отказ».
— Все так знакомо, — пробормотал Крейг. — Меня тошнит так же, как раньше, когда слушаю это.
В понедельник был день рождения Сэлли-Энн. После завтрака они поехали в «Квин Линн» за подарком. Крейг, чтобы сохранить все в тайне, оставил его на попечении жены управляющего миссис Грюнвальд.
— Крейг, какая прелесть.
— Теперь мы вдвоем сможем удержать тебя в «Кинг Линн».
Сэлли-Энн взяла щенка цвета меда на руки и поцеловала во влажный нос, он лизнул ее в ответ.
— Это родезийская львиная собака, — сказал Крейг. — Впрочем, теперь, вероятно, ее следует называть зимбабвийской львиной собакой.
Шкура была слишком велика для щенка и свисала складками, придавая его морде озабоченный вид. Холка была украшена забавным хохолком — признаком чистокровности.
— Посмотри на его лапы! — воскликнула Сэлли-Энн. — Он станет просто чудовищем! Как мы его назовем?
Крейг объявил выходной день, чтобы отпраздновать день рождения Сэлли-Энн. Они устроили пикник у главной плотины, потом легли на плед у кромки воды и стали придумывать кличку щенку. Сэлли-Энн сразу же отвергла предложенную Крейгом кличку «Дог».
Они пили холодное вино, заботливо положенное Джозефом, и наблюдали за черноголовыми ткачиками, щебетавшими у своих похожих на корзины гнезд. Щенок гонялся за кузнечиками, пока, утомившись, не лег на плед у ног Сэлли-Энн. Они допили вино и занялись любовью.
— Ш-ш-ш! — прошептала Сэлли-Энн. — Только не разбуди щенка!
— Ты заметил, что мы совсем не говорили о неприятностях, — сказала Сэлли-Энн, когда они возвращались домой.
— Так давай не будем начинать сейчас.
— Я назову его Бастером.
— Почему?
— Так звали моего первого щенка. Они покормили Бастера из купленной Крейгом миски с надписью «дог» и уложили спать в ящик из-под бутылок рядом с печкой. Они чувствовали приятную усталость, решили не заниматься книгой и фотографиями и, поужинав, легли в постель.
Крейг проснулся от выстрелов. Приобретенные во время войны рефлексы заставили его скатиться с кровати, еще не проснувшись. Он инстинктивно определил, что стреляли из автоматического оружия короткими очередями. Это означало, что солдаты были опытными. По звуку он определил расстояние. Стреляли где-то у поселка или мастерских.
Проснувшись окончательно, он пристегнул протез и сразу же подумал о Сэлли-Энн. Пригнувшись ниже подоконника, чтобы не выделяться на фоне окна, он перекатился на кровать и прижал ее к себе.
