Она кивнула:
— Хорошо, отец!
«Шкода» тронулась. Мы на мотоцикле поехали следом. Но потом, видно, моему полицейскому надоело плестись позади в струе едкого выхлопного газа. Он включил сирену и, сразу набрав скорость, помчался посередине трассы, обгоняя одну за другой все попутные автомашины.
— Что с ним случилось, с тем господином? — спросил он, когда мы уже въехали в Вену и по обеим сторонам автострады замелькали первые строения.
— Трудно сказать. Потерял сознание; до этого жаловался на головную боль.
Полицейский сразу же поставил диагноз:
— Солнечный удар! Жарища. Обыкновенное дело.
— Вряд ли. У него уже раньше несколько раз случалось нечто похожее.
— Значит, ему ни в коем случае не следовало садиться за руль. В правилах движения на этот счет сказано четко и определенно.
Он на всем ходу лихо развернул мотоцикл у неказистого пятиэтажного здания и резко затормозил.
— Прошу!
Над дверью висела вывеска: «Полицейский участок».
Он прошел вперед, держа в руке мой паспорт в ярко-красной обложке. Я за ним. В коридоре на скамьях сидели посетители. Из комнат доносился стук пишущих машинок, обрывки разговоров. Какой-то молодой высокий голос кричал, очевидно в телефонную трубку:
— Повторяю приметы: мятая снизу золотая коронка на верхнем правом резце…
В конце коридора мой провожатый открыл неприметную дверь и, придерживая ее, пропустил меня в замкнутый внутренний двор.
— Налево, пожалуйста.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж и прошли по галерее вдоль стены в самый конец здания.
— Прошу!
И только в этот момент я сообразил, что полицейский участок может занимать в доме лишь часть первого этажа. Зачем же он повел меня в какую-то квартиру на втором?
Не может ли это быть тонким, заранее рассчитанным психологическим ходом? В частную квартиру я бы не пошел. А так как он провел меня через помещение полицейского участка, мне и в голову не пришло усомниться.
А теперь…
Что это все может означать? Да и полицейский ли он вообще? Форма еще ничего не доказывает.
Но уже было поздно.
Полицейский захлопнул за мной входную дверь. Я находился в прихожей. Пустая вешалка, трюмо, подставка для обуви.
— А теперь сюда.
Просторная комната, в которую он меня привел, была буквально набита зачехленной мебелью. Ее, вероятно, как обычно перед ремонтом, стащили сюда со всей квартиры. Горело электричество, сквозь плотно прикрытые шторами окна дневной свет пробивался лишь узенькими лучиками.
В комнате было несколько человек. Все они располагались на зачехленных стульях, кушетке, креслах. Похоже, здесь шло совещание. Было сильно накурено, в пепельницах высились горы окурков.
Совещались?
Или поджидали кого-то?
Меня?
Полицейский направился к человеку, который сидел против двери, в проеме между двумя окнами, у новенького полированного письменного стола — снятый с него чехол висел рядом на спинке стула.
— Вот, — полицейский положил на стол мой паспорт. — Отсутствие водительских прав и превышение скорости.
— Мне пришлось сесть за руль, — стал разъяснять я. — Водителю стало плохо и…
— Это неважно, это совершенно неважно! — остановил меня жестом человек за столом. — Обождите в передней, — приказал он полицейскому.
— Слушаюсь!
Тот повернулся и вышел.
Человек за столом стал меня молча разглядывать. Он был в очках. Дымчатые стекла, словно жестянки, заслоняли взгляд. Глаза прятались за ними, не давая возможности себя рассмотреть. А не видя глаз, очень трудно судить о человеке. Глаза в человеке — главное, все остальное — невыразительные, мало что говорящие детали. Ну, короткий, словно обрубленный, нос. Ну, щегольские, шнурком, усики, ну, твердая прямая линия рта… Этого слишком мало, чтобы сделать хотя бы предварительный вывод.
Одно мне стало ясно с первого же взгляда. К австрийской полиции сидевший передо мной человек не имеет ни малейшего отношения.
Как, впрочем, и униформированный мотоциклист, который заманил меня сюда. Номерной знак, выбитый на его нагрудной бляхе, я запомнил. Но что это даст? Наверняка под этим номером в австрийской полиции числится совсем другой человек.
Молчание затягивалось. Я не считал нужным заговаривать первым.
— Садитесь! — предложил наконец он. — Разговор будет не короткий.
— Мне бы желательно завершить его побыстрее. Дочь будет ждать, волноваться. Если необходимо заплатить штраф — я готов. Если одного штрафа недостаточно, а мои объяснения вас не устроят — звоните в советское посольство.
Он рассмеялся.
— А знаете, как раз этого мне и хотелось бы избежать в наших с вами общих интересах.
— Я не понимаю…
— Ладно, господин Ванаг. Не будем играть в детскую игру: «Я не знаю тебя, ты не знаешь меня».
— Но я вас действительно не знаю.
— Это неважно.
— А что же важно?
Он пропустил мой вопрос мимо ушей.
— Можете называть меня Шмидтом.
— Шмидтом или Смитом?
Брови над роговой оправой очков поползли вверх.
— Почему такой странный вопрос?
— Для Шмидта у вас слишком ощутимый акцент.
— Да? — Кажется, я его слегка уязвил. — А ведь и у вас тоже.
— Но я не прошу называть меня Шмидтом.
Он снова рассмеялся.
— Что ж, вы правы. И все-таки пусть будет Шмидт, если не возражаете… Итак, как вы уже догадались, ваше появление здесь никак не связано с нарушением правил дорожного движения. Просто мы использовали это обстоятельство как подходящий повод, чтобы встретиться с вами. Да вы садитесь, садитесь! Я же сказал: разговор не минутный.
— Я предпочитаю уйти. Надеюсь меня выпустят?
— О да! Но, уверяю вас, вы заинтересованы в этом разговоре больше, чем кто-либо. На вашей совести есть одно темное пятнышко.
Вот! Наконец-то!
— Нет у меня никаких темных пятнышек.
— Таких людей вообще не бывает. У всех есть пятна, маленькие или большие. Разница только в том, что одним их удается до поры до времени скрыть, другим нет. Вам, например, до сих пор просто везло. А теперь… Словом, вам грозит большая опасность, господин Ванаг.
— И вы вознамерились меня от нее спасти!
Я вложил в эту фразу изрядную порцию сарказма.
— Все будет зависеть от вас.
— Что же я должен сделать? — Взяв иронический тон, я уже не отступил от него.
— А что за опасность? — спросил он и посмотрел на меня победителем. — Видите, вот ваша оплошность номер один. Этот вопрос должны были задать вы.
Я изобразил секундное замешательство. Не знаю уж, как там у меня получилось, но он сделал вид, что сжалился надо мной.
