— Он коня погубил, он мне руки крутил жестоко! Дай ему по морде, Кудре!
Вот он, Кудре! Хамит нашел его глазами и догадался, что это Кудре, потому что тот был единственным, кто не улыбался. Кудре соскочил с коня, и следом за ним спешились еще несколько человек. Кудре рассматривал Хамита.
— Ты — Хамит, — сказал он, утверждая что-то.
— А ты — Кудре! — закричал Хамит и бросился на атамана. Но его схватили, сломали, скрутили, связали руки за спиной. Не зря слезали с коней.
— Смелый, — констатировал Кудре.
— Я не запла́чу, Кудре! — страстно пообещал Хамит.
— Но глупый, — продолжил Кудре.
— Стреляй, сволочь!
— Зачем стрелять? — Кудре обошел Хамита, изучая, как диковинку.
— Пусть часы отдаст, — плачуще потребовал Ахмет.
— Я эти часы тебе еще припомню, — многозначительно изрек Кудре, продолжая осмотр.
— Стреляй же! — прокричал еще раз Хамит.
— Кричишь, значит, страшно. Или стыдно. А ты — батыр.
— Я не батыр. Я — боец Красной Армии, которая раздавит тебя и твою шайку, как гнилое яблоко.
— Вот я и говорю: ты — батыр. Красный батыр. Батыр советской власти. А я — батыр вольных степей, для которого нет и не будет никогда никакой власти. Для меня нет слова «нельзя», и поэтому я сильный, и поэтому я сильнее тебя.
Железными пальцами Кудре схватил Хамита за нос и за нос же стал издевательски раскачивать голову Хамита из стороны в сторону.
— Смотрите все! Я таскаю батыра за нос! Я таскаю за нос советскую власть! Я человек, для кого нет законов, таскаю за нос закон!
От великого унижения и бессильного гнева Хамит закрыл глаза. Взвинтив себя почти до шаманских судорог, Кудре все яростней мотал Хамитову голову и уже не кричал, шипел, визжал, заходился в бешенстве.
— И ты заплачешь, Хамит! Ты заплачешь! Ты заплачешь!
— Он не заплачет, атаман, — разобравшись в ситуации, сказал последний противник Хамита.
Атаман устал от своей ярости. Отпустив Хамитов нос (Хамита качало, но он не открывал глаз), Кудре пообещал утомленно и уверенно:
— Он заплачет, Ефим. Что ты хочешь взять у него?
Ефим осмотрел Хамита в подробностях:
— Сапоги не возьму, сапоги у меня лучше. И гимнастерка советская мне не нужна. А портупея хорошая, портупея мне пригодится, — и споро, умело распоясал Хамита.
— Ты, Алимжан? — строго соблюдая очередность, спросил Кудре следующего.
— Сапоги.
Кудре толкнул Хамита в грудь, тот рухнул, не сопротивляясь, а Алимжан сноровисто сдернул сапоги.
— Григорий Парфенович, твоя очередь!
— А мне ничего не надо. Мне бы каждый день его, большевичка, вот такого видеть — никакой другой радости не нужно.
— Ахмет?
Ахмет виновато отвел глаза.
— Да, часы, — атаман залез в карман Хамиту, достал часы, подкинул их в руке, протянул Ахмету.
— Узнаю, что хвастаешься ими, застрелю на месте. А сегодня прощаю в последний раз. Держи.
Хамит открыл глаза. Шайка была перед ним. Гнусная шайка.
— Вы — бандиты, — ясно и отчетливо сказал он, вкладывая в слова их изначальный смысл. — Вы — бандиты, и народ покарает вас.
— Народ?! — безмерно обрадовался Кудре и с веселым изумлением оглядел свой отряд. — Он говорит: народ! Ну что ж, пойдем к народу!
Тотчас двое джигитов накинули веревочную петлю на шею Хамита.
— Идем к народу! — хохоча, возгласил Кудре, и отряд тронулся. Хамит шел меж двух всадников, влекомый грубой и безжалостной веревкой. Без сапог, без портупеи, без фуражки, которую сорвали с него и бросили в кусты, он шел и шел, босыми ногами приминая траву к земле, своей земле.
Целину сменила тропа. Кудре обернулся:
— Ты хочешь к народу. Тогда поторапливайся, — и перешел на рысь. Лошади бежали неровно и дергали веревку, а веревка рвала Хамита вперед, кидала назад, и поэтому бег Хамита напоминал танец пьяного, странный и нелепый танец. Скакавший впереди Кудре иногда поглядывал назад — любовался этим танцем — и смеялся.
Бег. Бежали, как в тумане, кони, бежал, как в тумане, Хамит. Потом кони оторвались от земли и поплыли в воздухе...
Открылось селение, и всадники прибавили. Хамит еще успевал перебирать ногами, он падал часто, но веревка тут же заставляла вскакивать, он бежал и бежал, изнемогая.
Отряд, наверное, увидели издалека, потому что, когда бандиты въехали в селение, им не встретилось ни единого человека.
— Стой! — приказал Кудре, и отряд остановился.
Хамиту мучительно хотелось упасть, но он заставлял себя стоять. Кудре спешился и подошел к нему:
— Народа нет, Хамит! Но если тебе так хочется видеть, то он будет. Его сгонят. — И приказал своим: — Всех сюда!
Хамит смотрел на него, но ничего не видел. Он был без сознания, хотя стоял на ногах.
Очнулся Хамит посреди площади. В беспамятстве он все-таки добежал до нее. Отделенный изрядным пространством и от толпы, и от банды, он один стоял на разъезженной колесами площади, и его израненные ноги отдыхали в мягкой пыли.
Они стояли плотной толпой и смотрели испуганно. Они испуганно смотрели на Кудре. Они испуганно смотрели, на бандитов. Они испуганно смотрели на истерзанного и усталого Хамита. Жители селения Барлыкуль. Народ. Кудре опять был верхом. Нарочно горяча коня, он говорил:
— Люди! Перед вами верный пес большевиков, защитник советской власти, — Кудре нагайкой указал на Хамита. — Он считает, что вы любите советскую власть и поэтому покараете нас. Я вижу, что карать меня вам не хочется. Но просто из любви к советской власти кто-нибудь хочет помочь этому человеку?
Толпа не шевелилась и молчала.
— Ладно. Не из любви к советской власти. Просто из сострадания к человеку. Любой может освободить его от веревки, развязать руки. Обещало, что не трону сердобольного. Ну, кто?
Никто не тронулся с места. Кудре опять отчаянно захохотал.
— Может быть, это не тот народ, а, Хамит? — спросил Кудре и, не получив ответа, повторил: — Обещаю не трогать того, кто поможет этому человеку. Ну, кто?
— Я, Кудре, — тихо сказал Акан и ступил вперед.
Хамит поднял голову и посмотрел на старика. Кудре послал коня и, развернувшись, конским крупом откинул Акана.
Старик отлетел в толпу, но дружеские руки не дали ему упасть, подхватили, поддержали.
— Я знаю, ты не боишься смерти, старик, — уважительно сказал Кудре и обратился к Хамиту: — Но он — не в счет! Милосердием своим в последние дни он хочет быть угодным аллаху! Но я не дам ему так дешево купить вечное блаженство. Старик не в счет, Хамит!
