Ровно в три наступило затишье.
Офицер прокричал в мегафон:
— Сопротивление бесполезно! Расходитесь по домам — никто не будет задержан. По приказу правящей хунты комендантский час в городе временно — до 18.00 — отменяется.
— Хуанито! Глория! На одну минуту. — Гарсиа вместе с комсомольцами вышел из аудитории в темный коридор. — Оружие мы не сложим, но долго нам не продержаться. Надо узнать, можно ли рассчитывать на помощь. Вы оба сейчас постараетесь выбраться отсюда. Сначала ты, Хуанито. Автомат и патроны, разумеется, оставишь здесь. Потом пойдет Глория. Только блузу хорошо бы сменить. На-ка мой джемпер, он тебе подойдет... Сверху накинь плащ.
— Я останусь здесь, — отрезала Глория.
— Не горячись! Это — задание, и притом опасное. Вы оба знаете в лицо членов горкома партии, знаете, где они живут. Разыщите кого-нибудь, доложите об обстановке в университете... Действуйте, пока мы не окружены со всех сторон.
Гарсиа обнял Хуана, расцеловал Глорию.
Они уходили с тяжелым сердцем, хотя в тот момент не могли и предположить, что больше никогда не увидят ни профессора, ни своих товарищей. После того как студенческий бастион падет, путчисты перебьют всех его защитников. В коридорах, аудиториях, на лестницах останутся сотни трупов.
Из воспоминаний О’Тула
САНТЬЯГО. МАРТ — АПРЕЛЬ
Март — самый разгар жары в этой стране сумасшедшей географии. Я совсем не вспоминал о холодной, заснеженной Канаде. Под прессом новых впечатлений прошлое сжалось, и я с облегчением забросил его на дальнюю полку в архиве памяти. Работа съедала все время, поэтому мне некогда было поискать особняк под корпункт. Да, в общем, и не было особой необходимости спешить — для одинокого корреспондента «Каррера-Хилтон» был вполне удобен.
Отшумевшие парламентские выборы ошеломили меня. Я никак не ожидал, что партиям Народного единства удастся укрепить свои позиции в Национальном конгрессе. Несмотря на лишения, явные экономические трудности, люди шли за Альенде, верили в него.
Выборы долго еще оставались темой бесконечных пересудов в «светских салонах» Сантьяго. О тональности этих пересудов дает некоторое представление следующий записанный мною разговор в доме сенатора Антонио де Леон-и-Гонзага.
— Получи оппозиция две трети депутатских мест, мы бы отстранили Альенде от власти на законных основаниях и песенка красных была бы спета. А теперь... — сенатор потянулся было к карточной колоде, но вместо того, чтобы взять ее, хлопнул ладонью по ломберному столику, — теперь с конституционными методами борьбы пора проститься...
— И это говоришь ты, папа, ты — христианский демократ! — голос молоденького лейтенанта зазвенел от возмущения. — Не думал, что в нашем доме услышу призыв к свержению избранного народом правительства.
— Милый Томас, — с ленцой протянул полковник Кастельяно, старый друг сенатора, — если мы не разорвем конституцию, это сделает сам Альенде. «Эль пресиденте марксиста» у себя на заднем дворе давно уже вынашивает заговор и против всех демократических институтов, и против армии...
— Чилийская армия традиционно нейтральна, не мне вам напоминать, полковник.
Кастельяно, поигрывая покерными фишками, насмешливо фыркнул.
Мы сидели на просторной, увитой плющом террасе белостенной виллы. Английский газон оттенял кобальтовую синь бассейна причудливой асимметричной формы. Аккуратная, выложенная песчаником дорожка, петляя, вела к розарию и дальше — к теннисному корту. В густом ароматном зное летнего дня плыл мелодичный стрекот цикад.
Сколько уже взрывных речей я наслушался в особняках вроде этого! При мне говорили откровенно: срабатывали рекомендательные письма Джеймса Драйвуда, к которому, как я заметил, его чилийские друзья относились с превеликим почтением. В разговорах порой касались и плана «Зет», но, как я ни бился, ничего конкретного о заговоре красных узнать не мог.
Вытянуть что-либо у левых тоже не удавалось. Дружеских связей в их среде у меня не было.
Завязать полезные знакомства помог случай. И снова связанный с Леспер-Медоком. Жак, осевший в Сантьяго после мартовских выборов — по заданию своей редакции он раскручивал сенсационную историю о том, что будто высоко в Андах, в «специальных лагерях», квебекские сепаратисты проходят боевую выучку, — так вот неуемный Жак (без Люси он словно с цепи сорвался) снял бунгало на берегу океана — для шумных попоек. Он много раз звал меня «провести вечерок на живописном мысу Топокальма». Все было недосуг. Наконец, я выбрался туда — и не пожалел.
Компания у Леспер-Медока собралась, как всегда, пестрая, гомонливая. Человек двадцать.
Немытые, хипповатые юнцы и девицы. В основном мировцы.
Долговязый нескладный Марк Шефнер (из журнала «Мансли ревью») ссутулился над изящной длинноногой брюнеткой в простеньком платьице, которая слушала его с терпеливой отчужденностью.
На нее нельзя было не обратить внимание — до такой степени эта строгая молодая женщина не вписывалась в незатейливый калейдоскоп расхристанных гостей Леспер-Медока. Высокий чистый лоб, смелый разлет бровей над задумчиво-ироничными зелеными глазами, правильной формы чуть вздернутый нос, по-детски пухлые неподкрашенные губы, шелковистая нежность загара. Я прислушался к их разговору.
— Традиционные левые силы не способны ответить на вызов реакции, — безапелляционно вещал Шефнер.
— Под традиционными левыми ты, конечно, подразумеваешь нас — коммунистов?
— И вас, и социалистов тоже. Только МИР несет в себе подлинный заряд революционности. И с реформистами ему не по пути.
— Ты прав, Марк, — поддержал я американца. Тот был слегка ошарашен. И фамильярностью (мы ведь едва знакомы), и неожиданной радикальностью респектабельного буржуазного журналиста.
Но я не дал ему опомниться:
— Старик! Представь меня нашей очаровательной оппонентке.
— Глория Рамирес.
— Очень приятно, сеньорита. Фрэнсис О’Тул. (Сухость ее тона меня нимало не обескуражила.) Позвольте заметить: старомодность во взглядах в ваши лета алогична, противоестественна (я сознательно эпатировал девушку) и не идет к прекрасным глазам. У меня в отеле, между прочим, завалялась последняя книжка Маркузе. Хотите, дам почитать?
Терпение девушки иссякло:
— Здесь собрались, как я погляжу, единомышленники. Вы без меня прекрасно обойдетесь, господа.
Глория ушла в сад.
С полчаса я толкался в толпе леваков, разгоряченных смелостью собственных суждений и дефицитным американским виски. Усердно поддакивал самым абсурдным высказываниям. Раздавал направо и налево визитные карточки. Записывал телефоны новых друзей, уславливался о встречах. Порой я ловил на себе внимательный взгляд-Жака. Наконец он не вытерпел:
