Ознакомительная версия.
— И ты бы оставил меня здесь?
— Нет, Энрике, один махари13 приготовлен и для тебя. Я не забуду твоего участия, когда я убил льва, собиравшегося сожрать мою Афзу.
— И в благодарность, граф, ты ничего не сказал мне о происшедшем.
— Не ко времени было бы рассказывать. Теперь дело идет о чашей жизни»
— Но кто же передаст Хасси аль-Биаку, что мы в карцере, скованные?
— Человек, на которого ты уж никак бы не подумал: сержант Рибо.
—Да неужели? Он, кажется, ненавидит тебя и придирается к тебе больше, чем к кому бы то ни было.
— Рибо самый человечный из всех; когда он может спасти жизнь, он охотно спасет ее, если только ничто не грозит при этом его нашивкам.
— Да, ты прав… Рибо! Вот уж никто бы не поверил. А я считал его палачом!… И ты думаешь, граф?…
— Еще сегодня Афза узнает о моем аресте.
— И сержант станет помогать нам?
— Если не станет помогать прямо, то не будет и мешать, только если не скомпрометирует себя при этом…
Тосканец огляделся и затем, устремив взгляд на окно, защищенное крепкой железной решеткой, снабженной сверх того еще жалюзи, как в магометанских гаремах, спросил:
— Только как это мы отсюда выберемся?
— Трех недель еще не прошло, — ответил мадьяр. — Нам спешить нечего.
— А все лучше бы вырваться сегодня Ты забыл, граф, об этой собаке Штейнере.
Глаза графа сверкнули странным огнем.
— У этого негодяя, хоть он и соотечественник мне, никогда не хватало смелости взглянуть мне в глаза, — сказал он, — но сегодня, пользуясь тем, что нет капитана, он непременно явится сюда. Кто смеет тронуть венгерского магната? Клянусь тебе, отважься он только подойти ко мне, эти цепи разлетятся в куски, и не видать больше этому разбойнику нашего Дуная. Я жду его!
— Да, граф, у тебя сложение богатырское… Не то что у меня… У тебя в жилах кровь хорошая…
— У тебя не хуже… Ты знаешь, сколько вас пало в борьбе с австрийцами за венгерскую независимость…
— Да, правда, — согласился тосканец, — наверное, не меньше, чем ваших в рядах гарибальдийцев…
— Так мы, стало быть, равны, — начал мадьяр, но вдруг замолчал и стал прислушиваться.
В коридоре раздавались тяжелые медленные шаги. При звуке их мадьяр, хотя и готовый на все, побледнел и сжал кулаки.
— Штейнер! — сказал тосканец с явным страхом.
— Должно быть, он, — глухо отозвался граф. — Я не боюсь: сумею справиться с этим диким зверем пушты.
В ту же минуту послышался гнусавый голос вахмистра:
— Теперь им от смерти не увернуться. Попались в железную руку трибунала.
В ответ раздалось как бы глухое рычание, будто исходившее из груди медведя или гориллы.
— Штейнер! — повторил, позеленев, тосканец. — Пересчитает он мне ребра.
Мадьяр яростно потряс цепями, и снова его черные глаза вспыхнули.
Он обладал такой физической силой, что мог разорвать свои цепи и помериться с соотечественником.
— Пусть негодяй только палец поднимет, я уложу его на месте — и вместе с вахмистром, который его натравливает на нас. Погоди же!
Мадьяр сел на нарах, устремив глаза на дверь. Он был похож на льва, готового броситься на добычу.
Петли заскрипели, и в карцер вошел великан, между тем как вахмистр говорил:
— Отделаешь их хорошенько — можешь отдохнуть и получишь двойную порцию водки. Я за все отвечаю…
— Слушаюсь, господин вахмистр. Будете довольны. Дверь тотчас же затворилась за геркулесом.
— А, это ты, Штейнер, — насмешливо встретил его магнат. — Ты как сегодня: выпил в меру? Вахмистр, вероятно, не поскупился.
Вошедший стоял как бы удивленный, посматривая, по-видимому, испуганно то на мадьяра, то на тосканца.
Венгр Штейнер был официальным палачом бледов Нижнего Алжира. Этот человек — личность не вымышленная, но вполне историческая, — прослужив три года в венгерских войсках, поступил в Иностранный Легион и, Бог знает какими судьбами, попал в Алжир, не зная ни слова по-французски.
Он был отправлен в Дженан-эд-Дар, маленькое местечко в глубине Алжира, где начал свою служебную карьеру кашеваром при дисциплинарной роте, а скоро сделался помощником палача.
Унтер-офицеры, пользуясь его полным незнанием французского языка и уверенные, что просьбы дисциплинарных не подействуют на него, мало-помалу стали пользоваться им для мучения своих жертв. Надо сказать правду, что вначале мадьяр не особенно обрадовался выпавшей на его долю обязанности, но унтер-офицеры всякого рода ухищрениями сумели подчинить его себе, и вот уже месяц за месяцем этот скот повиновался их приказаниям.
О нем рассказывают, и вполне правдиво, ужасные вещи. Однажды один итальянец, Версине, отчаянно защищаясь от ударов кулака, которыми его обрабатывал венгр, почти полностью откусил у него большой палец правой руки.
Надо сказать, что мучители-начальники старались не подходить к тем, кого мучили, и для обуздания непокорных всегда выпускали гиганта Штейнера. Мучить, ломать ребра и руки стало обязанностью этого дунайского медведя.
Грубые инстинкты, дремлющие в человеке, уже не сдерживались в нем, и он сполна пользовался своей необыкновенной физической силой.
Наглядными признаками того озлобления, которое он вызывал, были многочисленные рубцы и раны на его теле. Ужасны рассказы этого мадьяра, записанные Жаком Дюром; не одно убийство тяготело на свирепом палаче бледа…
Увидав вошедшего соотечественника с налитыми кровью глазами, искаженным лицом и засученными рукавами, как бы для того, чтобы продемонстрировать свои могучие мускулы, Михай Чернаце встретил его ироническим вопросом:
— Ты пришел сюда, чтоб показать мадьярскую силу? Не слыхал я до сих пор, чтоб мадьяр на чужбине служил палачом…
Услыхав эти слова, колосс закачался, будто его хватили по голове, и стоял, опустив руки и бессмысленно уставившись перед собой. Очевидно, он выпил, но еще был в состоянии понимать и видеть.
— Отвечай, Штейнер, — продолжал магнат, помолчав мгновение. — Зачем ты пришел сюда? Чтобы поломать ребра благородному венгру? Ну, начинай. Я не боюсь тебя. Если ты дунайский медведь, я тебе покажу, каковы медведи карпатские и как они умеют разбивать цепи, когда разъярятся.
Великан все молчал. Он как будто испугался, увидев соотечественника, и глаза его начали блуждать.
— Зачем ты пришел сюда? — кричал магнат. — Ведь вахмистр приказал тебе переломать нам ребра.
— Не смею, — ответил тот, опуская голову.
— Ты, может быть, хочешь испытать свои силы на моем товарище? У тебя нет брата… матери?…
Колосс покачнулся.
— Матери? — заревел он. — Она писала мне вчера.
— Что же она тебе писала? Говори, негодяй! Говори, палач бледа! Мадьяр сделал два шага; его черные глаза лишились всякого блеска; они казались белыми.
Ознакомительная версия.
