На всем обширном пространстве оршанских путей стоял только единственный небольшой состав: один классный и два товарных вагона саперов-подрывников.
Заслонов всю эту неделю спал еще меньше, чем предыдущую, и теперь валился с ног от усталости.
Отправив товарный состав, он лег тут же, в нарядческой, на лавке. Все телефоны были сегодня сняты и уже отправлены по направлению к Смоленску, а потому Заслонов спокойно проспал несколько часов.
Его разбудил Чебриков:
— Вставайте, Константин Сергеевич, собирайтесь! Минут через сорок отправляемся. Слышите, как гремит?
Заслонов поднялся. Уже вечерело. Орудийная канонада, несколько дней глухо доносившаяся до Орши, сегодня стала слышна совершенно отчетливо.
— Не задерживайтесь, не опоздайте! — сказал ему, торопясь из нарядческой, Чебриков.
— Я только за вещами схожу, — ответил Заслонов.
А в уме вдруг мелькнула иная мысль: «А что если в самом деле поехать не с пассажирским поездом, а с п о с л е д н и м, с подрывниками?»
Константину Сергеевичу было больно оставлять врагу свое депо. Ему хотелось собственными глазами убедиться в том, что саперы подорвут мосты, водоемное здание, эстакаду и что фашистам достанутся руины, а не депо Орша.
Заслонов пошел собираться в дорогу.
С момента отъезда семьи он за всю прошедшую неделю ни разу не заглянул к себе в осиротевшую квартиру.
Теперь он шел, и волнение охватывало его.
Константин Сергеевич прекрасно знал, что дом пуст, но невольно ускорял шаг, словно кто-то ждал его там, в этом небольшом домике.
Но никто не встречал Заслонова у крыльца. Он открыл ключом дверь и шагнул в комнату.
В непроветривавшихся, нагретых солнцем комнатах стояла духота. На подоконниках валялись дохлые мухи.
Заслонов снял со стены рюкзак, вынул из комода белье, отложенное женой. Подошел к письменному столу. Все фотографии жена увезла, на стене висели пустые рамки.
Пересмотрел книги. Положил в рюкзак «Вопросы ленинизма» и томик Пушкина. Сел у стола и стал смотреть содержимое ящиков.
Слева лежали инструменты: гаечные ключи, молотки, плоскогубцы, стамески, напильники. Так недавно всё это было нужно, а теперь его красный «Промет» уже передан в армию.
«Это всё ни к чему!»
Константин Сергеевич захлопнул ящик.
Справа помещались шахматы, краски, кисточки, стояли флаконы с тушью. Он с грустью глянул на всё.
«Не до этого!»
Открыл средний ящик. Тут лежали разные бумаги и бумажки — квитанции об уплате за квартиру, старые письма. Пересмотрел всё, — не смогут ли чем-нибудь воспользоваться фашисты. Кое-что порвал. Невольно задержался на письмах. Вот от матери из Мурманска, вот от дяди Коли из Ленинграда, вот от друга юных лет, веселого Геннадия Ипполитовича.
Прошлое…
Взял в руки старую записную книжку — еще из Рославля, когда служил там ТЧ. Полистал ее и хотел уже бросить назад, в ящик, но остановился на одном листке. Его рукою было четко написано:
«Три желания:
1. Хочу увидеть и услышать не по радио, наяву И. В. Сталина.
2. Хочу быть инженером по образованию, предварительно поездить, до учебы, 1,5 сода на «ФД» машинистом и обязательно на «ИС» — обязательно.
3. Стать настоящим, хорошим, идеологически выдержанным, в полном смысле слова большевиком.
И все три желания мои, по-моему, осуществимы. Это будет, если я буду честен, чуток, внимателен и классово бдителен. В настоящее время я своей работой не удовлетворен, потому что я техник 2-го разряда, а несу работу инженера, — это мало. Работать я могу и умею, и не было ничего, чтобы у меня не выходило.
29/XII 1936 г.».
Константин Сергеевич задумчиво сунул книжечку в боковой карман тужурки.
Со станции донесся призывный гудок, — поезд собирался уходить. Заслонов даже не пошевелился.
Он просидел так довольно долго. Потом встрепенулся.
Сложил в рюкзак всё, что брал с собою, и пошел к выходу. На пороге остановился, оглянулся назад, словно за тем, чтобы сильнее запечатлеть в памяти это разоренное гнездо, из которого его и семью выгонял наглый враг.
А сколько тысяч таких гнезд уже разорено! Сколько крови и слез, сколько бескрайнего горя несут с собою фашисты!
Возмущение и гнев охватили Заслонова. Он круто повернулся к выходу.
«За все наши муки… За всё заплатим!» — думал он.
У Заслонова с детства была эта ярость. По натуре спокойный, уравновешенный, он умел сдержать себя. Но если какое-либо сильное чувство захватывало его, Заслонов отдавался этому чувству целиком.
В детстве Константин Сергеевич рос недрачливым мальчиком. Однако стоило кому-либо из товарищей вывести Костю из равновесия — обидеть, оскорбить, как он бросался в бой, не глядя на то, что обидчик старше и сильнее его.
И часто случалось так, что в мальчишеской драке перед его напористостью отступал более сильный противник.
Теперь Заслонова охватила лютая ненависть к наглому врагу, который терзал его Родину. И он решил драться с ним не на жизнь, а на смерть.
— Ничего, наше дело правое! Разобьем! — невольно сказал он вслух и открыл выходную дверь на крыльцо.
На крылечке спокойно сидел Женя Коренев. За плечами у него болтался тощий рюкзак.
— Ты как здесь? Ты разве не уехал? — удивленно спросил Константин Сергеевич.
Женя встал.
— Катя уехала, а я незаметно остался… Я не хотел без вас… — смущенно процедил Женя, ковыряя ногтем перила.
— Ладно! — горько улыбнулся Заслонов: — Поедем и мы! Пошли! — приказал он.
Солнце уже зашло. В вечернем воздухе еще отчетливее доносились со стороны Борисова орудийные раскаты.
Привокзальный поселок казался совершенно вымершим: на улицах не было видно ни души. Кругом стояла какая-то настороженная, гнетущая тишина.
Так же необычайно тихо и безжизненно было на путях узла. Не светились уютные огоньки стрелок, не слышалось бодрой переклички маневровых паровозов и рожков стрелочников.
На просторах оршанских путей одиноко затерялся небольшой состав подрывников.
Заслонов и Женя шли, не говоря ни слова. Заслонов — впереди, Женя — немного сзади. Они ступили на перрон. Их шаги гулко отдавались в тишине.
Заброшенным, нежилым стало огромное здание вокзала. Сквозь раскрытые настежь двери чернели пустые залы с окнами, заделанными фанерой.
Саперы возились у водокачки.
Константин Сергеевич пошел в комнату дежурного по станции, откуда слышались голоса: кто-то говорил по полевому телефону.
