— Было б чем, — бросил Сергей и хлопнул по вещмешку. Жестянками отозвались пустые магазины от «Шкоды».
— У меня ж две… — начал Малахов и даже полез доставать.
Но в эту секунду раздался характерный нарастающий визг, и в двадцати шагах от разведчиков, но ниже, там, где вспыхивали огоньки выстрелов и мелькали вёрткие силуэты егерей, лопнула мина. Следом — ещё одна, в каком-то метре от первой.
Не сговариваясь, Сергей и Арсений подхватили свои «ручники» и бросились бежать, к заставе Третьего отряда, на северо-восток, а над головой проскрипело ещё с десяток мин, и за спиной прокатилось эхо разрывов…
Главное, оторваться и запутать след таки удалось.
А остальное?
А кто обещал, что в такую даль придётся только пробираться, а не прорываться вдобавок?
Транспортный самолёт прибыл, когда уже метель утихла и кое-где в невидимые разрывы невидимых туч начали выглядывать звёзды.
Красиво сел: с первого захода трижды высветился на мгновение, когда пролетал над сигнальными кострами, коснулся заснеженной узкой полосы в самом её начале, пробежал, замедляя ход и покачивая широкими крыльями, и замер у снежного бруствера. Но сразу же развернулся, подкатил чуть поближе, до сигнальщика с фонариком, и только затем выключил моторы.
Округлая дверь фюзеляжа распахнулась, открывая освещённое нутро, заставленное ящиками и мешками.
Пилот в тёплом полушубке выставил лесенку, протиснулся в дверь, спрыгнул на снег и скомандовал партизанам, уже собирающимся у борта:
— Ну-ка в цепочку, дружно разгружаемся. Время пошло! — и сгорбился, заслоняя широченными плечами огонёк зажигалки от ветра.
— Нет, ты посмотри, он ещё и курит! — радостно воскликнул Хачариди, вырисовываясь из полутьмы. — Таки рёбра зажили, Пашка, что ли?
— Серёга? — будто не веря своим глазам, переспросил пилот. — Всё ещё живой?
— Нет, он ещё и спрашивает, — отозвался Арсений, оказавшийся рядом. — Хоть с виду, конечно, можно и усомниться…
Павел Ефимов и Сергей Хачариди тем временем обнимались, что-то неразборчиво мыча. Всё-таки с самой Финской не виделись, да и расстались тогда не по своей воле и безо всякой уверенности не то что во встрече, но и благополучном исходе собственных злоключений[72].
Впрочем, через полминуты Сергей возопил разборчиво:
— Тише! Придушишь. Отожрался на лётчицкой пайке!
Разгружали ЛИ-2 сравнительно недолго. По цепочке передавали ящики с боеприпасами, оружием, гранатами и минами, а затем — драгоценные мешки и коробки с продовольствием, медикаментами, тёплой одеждой и валенками. Затем провозились несколько дольше, на откидных скамьях и носилках размещая «инвалидную команду». Лаврентий Хмуров настоял, чтобы его «бесценный груз» уложили рядом с ним, на трапике пола и под откинутой лежанкой, на которой отвели место ему, и трижды пересчитывал, все ли брезентовые свёртки на месте.
Штурман транспортника Прядко, замкомандира Третьего отряда Савченко и Миша Левков, старший по званию из всех, кто пришёл из Второго отряда, подписали бумаги на груз и эвакуированных, а Павел и Сергей всё не могли наговориться. Вовка уже и за полу командира осторожно подёргал, напоминая, а тот как раз спрашивал:
— А из бомбёров-то как в извозчики попал?
— Да так: добровольцем назначили.
— Блеск формулировочка. Это как?
— Да сказали перед строем: добровольцами будут Ефремов со своим Прядко — и всё. «Дуглас»[73], правда, хороший выделили. И Санёк Прядко, штурман мой, сюда уже летал дважды с прежним командиром, вот и вся любовь. А ты чего из своего Левкополя в горы забрался?
Ответить Хачариди успел, да на этом и разговор закончился. Подбежал штурман и чуть ли не силком потянул вполовину большего себя командира, Павла Ефимова, гвардии майора, в самолёт.
Уже поднимаясь на борт, Павел обернулся и крикнул Сергею:
— Ты давай, сюда приходи, как начальству вашему ещё транспорт пообещают. А я таки в добровольцы напрошусь!
Разведотдел как место допроса — это не совсем так, как происходило на самом деле. Разведотдел в лице полковника Гурджава, подполковника Тихомирова с замом, майором Высотиным, инженер-майора Зайко из технической службы и капитана Новика, прибыл сам в госпиталь. Туда, куда сразу же переправили всю партию раненых и больных партизан, на удивление благополучно доставленных Ли-2 (ночь и метель над Крымом и Азовским морем парализовали ПВО Люфтваффе).
СМЕРШевики, справедливо полагающие, что «фильтровать» новоприбывших из зоны оккупации лучше всего сразу, ещё «тепленькими» (то есть не отошедшими от голодной стужи), тоже прикатили в госпиталь на ленд-лизовском «Додже», но чуть позже.
Отдельную палату Лаврентию Хмурову и его «бесценному грузу», от которого его не смогли оторвать даже дюжие санитары из выздоравливающих морпехов, не выделили; примерно полчаса Давид Бероевич исправлял это недоразумение, то ставя врачей по стойке «смирно», то командуя «бегом!» персоналу. Наконец, пятерых тяжелораненых соседей Лёвки распихали по другим палатам, а на освобождённые койки расселись офицеры-разведчики. Слава богу, сообразили привезти Новика — его-то Хмуров узнал сразу: ещё бы, только по досадной, хотя и весьма болезненной случайности не смогли уйти летом из Крыма вместе.
Кстати, если бы не три мелких, но зазубренных и попавших «не туда» осколка немецкой бомбы-«сотки», которые помешали Левше пройти по горам и лесам, а потом ещё преодолеть два кабельтова вплавь по ночному и неспокойному морю до условленной «Малютки», трофей из Эски-Меджита к Лёвке не попал бы. И многое, очень многое сложилось бы иначе…
А так — Хмуров сразу же понял, что он не только у своих, да ещё и не намеренных срочно распять его за якобы провал испытаний новой торпеды в октябре 1941-го[74]. И у тех самых своих, кто поймёт, что придумала немчура.
«Бесценный груз» наконец распаковали. Без пояснений Лёвки-Левши в нём навряд ли разобрался бы и Зайко, и весь не слишком солидный к тому времени, прореженный эвакуациями и переправами, бомбёжками и добровольными уходами в десанты и боевые операции, технический отдел КЧФ.
Нет, конечно, со временем разобрались бы — и не такие фокусы разбирали! — но только со временем, и с чётким указанием на срочность и безотлагательность этого анализа. Без такого не стали бы и заводиться, — немногочисленные оставшиеся специалисты едва только успевают разобраться с немецкими и итальянскими новинками. Вражьи КБ работают непрерывно, а опытные образцы испытывают чуть ли не сразу в войсках. А у Лаврентия хватало времени, возможности сосредоточиться и терпения. Он был из тех, кто не успокаивается, пока не «разложит всё по полочкам» или же не добьётся правильного воплощения своей какой-то идеи.
