Мирмах, которая так и стояла около меня, склонилась над трупом, с любопытством разглядывая кровавое месиво, и вдруг сунула палец в открытый рот Мустафы бен-Накира, чтобы потрогать зубы, белые, как снег, и сияющие, как настоящие жемчужины.
Я схватил ее за плечи, резко толкнул, бросив прямо в объятия начальника янычар, и приказал, если жизнь ему дорога, немедленно увести девочку с моих глаз долой. Она кричала, царапалась и кусалась, но янычары силой отвели ее в дом и закрыли в комнате Джулии на верхнем этаже. Мирмах не прекращала дико орать, била ногами в дверь и в бессильной злобе разбивала и ломала все ценные вещи своей матери. Потом она, видимо, устала и заснула, ибо в доме вдруг воцарилась тишина.
Я достал из кошеля последние золотые монеты и одарил ими пашу и его людей, благодаря их за помощь. Все заулыбались, в глазах зажглись веселые огоньки и, удовлетворенно кивая, они тут же принялись рыть могилу для Мустафы бен-Накира. Жуткий вид изуродованного тела вызывал у меня страшную тошноту, и я, не в силах помочь янычарам хоронить моего друга, вынужден был отправиться в постель.
7
Я несколько часов пролежал неподвижно, бездумно глядя в потолок, но так и не смог уснуть. Поднявшись с ложа, я выпил кубок вина, нарушая законы ислама в дни рамазана, и даже попытался есть, но кусок не лез мне в горло.
Ждать мне пришлось недолго. Вскоре к мосткам у моей пристани причалила роскошная лодка, и я поспешил навстречу гостям.
Тем временем довольные вознаграждением янычары уже успели смыть кровь и навести порядок, поэтому все кругом выглядело чисто и опрятно. Я мог, не стыдясь, принять на пристани лодку из сераля с великолепным шелковым навесом над кормой.
Насколько тщеславным бывает человек, если несмотря ни на что я все же был польщен, когда кроме троих, одетых в красное немых султанских палачей, увидел в лодке кислар-агу собственной персоной; управитель гарема — рыхлый, отекший толстяк — удобно развалился на корме на куче мягких подушек. Его неожиданное появление в моем доме было явным знаком благосклонности и высшей чести, чего в моем положении никак нельзя было ожидать. Потому я вдруг возомнил себя очень важной персоной в державе Османов.
Вместе с кислар-агой из сераля прибыла и Джулия с неотлучным Альберто, но они не удостоились ни одного моего взгляда. Низким поклоном я приветствовал лишь управителя гарема, кончиками пальцев касаясь лба и земли. Потом я помог высокому гостю выбраться из лодки, а немые рабы бесшумно ступали вслед за сановником. Когда все сошли на берег, я как положено приветствовал кислар-агу в своем доме, поблагодарил его за незаслуженную мною честь лично присутствовать при исполнении приказов нашего господина. В то же время я выразил сожаление о том, что из-за рамазана не могу угостить его даже кубком холодной воды, на что ага ответил не менее вежливо:
— Ты ведь прекрасно понимаешь, султанский раб Микаэль эль-Хаким, насколько все это противно мне, а я знаю, что тебе — еще противнее. Потому я высоко ценю твою учтивость и то, что ты не в обиде на меня, несмотря на мою неблагодарную миссию, которая ни тебе, ни мне не доставляет ни малейшего удовольствия. Но я твой друг, Микаэль, и охотно выполню твои справедливые пожелания до того, как немые рабы султана приступят к своим обязанностям.
Я ответил ему, что хотел бы с глазу на глаз поговорить с женой о семейных делах. Он сразу согласился, а я, незаметно пододвинув к нему чашу с прохладным шербетом и блюдо со сладостями — пусть сам решает, поститься ему или нарушить запрет, — медленным шагом направился к лестнице, ведущей наверх, в комнату жены.
Джулия неохотно следовала за мной, а за ней неотступной тенью бесшумно скользил Альберто в своих желтых одеждах евнуха, неотрывно следя за каждым моим движением.
Убедившись, что Мирмах спокойно спит на ее ложе, Джулия повернулась ко мне. Безнадежно любопытный до последнего своего вздоха, я спросил:
— Ну так как прошел день в серале? Случилось что-нибудь особенное?
Она рассеянно ответила:
— Султан проснулся поздно, совершил предписанное омовение, долго молился, а потом велел передать в казну всю серебряную и золотую посуду и отчеканить монеты. С сегодняшнего дня он желает пользоваться исключительно медной посудой и глиняными кубками. Он также послал стражу закрыть в городе все заведения, торгующие вином и другими горячительными напитками. Столица султана должна жить строго по законам Корана, заявил повелитель правоверных. Весь день султан тщательно изучал планы Синана Строителя, которому поручено воздвигнуть в Стамбуле мечеть — самую великолепную во всем мире.
Джулия смотрела на меня своими разноцветными глазами, и в ее взгляде сквозили злобная радость и безграничное любопытство, когда она с невинным видом спросила:
— Разве ты не видел своего друга, Мустафу бен-Накира? Он лучше других может рассказать тебе о том, что случилось в залах сераля.
— Ах, значит, вот почему евнухи вырвали у него язык, — бесстрастно произнес я. — Не беспокойся, Джулия, Мустафа бен-Накир уже обрел вечный покой в могиле и никому не сможет навредить.
Она топнула ногой, и лицо ее исказила злобная гримаса. Джулия прошипела:
— Что ты за человек и о чем ты думаешь, Микаэль? Ты не уронил ни одной слезинки! Неужели все тебе безразлично? Что тебе надо? Мне ничего плохого ты сделать не можешь. Хоть ты и раб султана, именно я унаследую дом и все твое имущество. Сераль милостив и благосклонен ко мне, ибо я много знаю. Даже не представляешь, как много, дорогой Микаэль.
— Расскажи мне все, — бесстрастно приказал я. — У нас достаточно времени, а твое повествование никому не причинит зла.
— Тебе на самом деле это интересно? — язвительно ухмыльнулась Джулия. — Так знай, что лишь ради того, дабы все поведать, с презрением глядя тебе в лицо, я еще раз вернулась сюда. Можешь мне не верить, но султан решился покончить с Ибрагимом только после того, как узнал о заговоре Мустафы бен-Накира и дервишей, которые собирались убить его, султана Османов, и захватить власть при поддержке подкупленных янычар. С тех пор Сулейман боялся оставаться один на один со своим дорогим другом великим визирем и велел немым рабам всегда сторожить за занавесью. Так было и прошлым вечером, когда султанша Хуррем и я через невидимое отверстие в стене слушали и наблюдали за тем, что происходит в личных покоях султана. Два старых друга говорили мало, видимо, им больше не о чем было говорить. Великий визирь самозабвенно играл на скрипке, а султан после ужина принял большую дозу сонного зелья, предписанную лекарем, чтобы поскорее забыться сном и не думать о том, что должно случиться. У него была фетва великого муфтия, поэтому его больше не мучили угрызения совести. Когда Сулейман уснул, султанша Хуррем не устояла перед искушением и из-за решетки стала язвительно шутить и смеяться над великим визирем. О, уверяю тебя, издеваться она умеет! Разумеется, она тут же поведала Ибрагиму о предательстве Мустафы бен-Накира. И тогда великий визирь словно взбесился и ответил ей потоком брани, давая ясно понять, что на самом деле он думает о ней. Чтобы поскорее закончить этот бесплодный обмен мнениями, султанша Хуррем велела немым рабам приступить к делу. Но великий визирь оказался сильным мужчиной, и безмолвным, вопреки обычному их поведению, пришлось взяться за кинжалы, глубоко и много раз ранить Ибрагима, чтобы, обессилевшему, накинуть на шею шелковую удавку. Хуррем бесстрастно наблюдала за убийством, и я тоже была там и видела, как кровь брызгала на стены. Когда немые перенесли султана в опочивальню, чтобы не беспокоить его сон, султанша Хуррем сняла с шеи Ибрагима четырехугольную султанскую печать и приказала немым слугам унести мертвеца на простых носилках и бросить тело под сводами Ворот Мира, рядом со двором янычар, чтобы рассвет застал его там. Двери в кровавый зал Хуррем опечатала своей личной печатью, чтобы все видели и навсегда запомнили, какая участь ждет каждого, кто стремится к власти.
— А Мустафа бен-Накир? — спросил я. — Что случилось с ним?
