– Да, – сказал он, – вы правы! Это – Кольбер. О, монсеньер, что же мы услышим сейчас и что выйдет из этого свиданья между ними?
– Без сомнения, ничего хорошего для господина Фуке.
Принц не ошибся. Мы уже видели, что Людовик XIV вызвал Кольбера, и Кольбер явился к нему. Разговор между ними начался одною из величайших милостей, оказанных когда бы то ни было королем. Правда, король был наедине со своим подданным.
– Садитесь, Кольбер.
Интендант, который еще недавно боялся отставки, безмерно обрадовался такой невиданной чести, но отказался.
– Он принимает королевское приглашение? – спросил Арамис.
– Нет, он не сел.
– Давайте послушаем, принц…
И будущий король вместе с будущим папой стали жадно прислушиваться к беседе двух простых смертных, находившихся у них под ногами.
– Кольбер, – начал король, – сегодня вы без конца перечили мне.
– Ваше величество… я это знаю.
– Отлично! Мне нравится ваш ответ. Да, вы это знали. Надо обладать мужеством, чтобы упорствовать в этом.
– Я рисковал вызвать ваше неудовольствие, ваше величество: но, действуй я по-иному, я рисковал бы оставить вас в полном неведении относительно ваших истинных интересов.
– Как! Что-нибудь давало вам повод тревожиться за меня?
– Хотя бы возможное расстройство желудка, ваше величество; ибо задавать своему королю такие пиры можно лишь для того, чтобы задушить его тяжестью изысканных блюд.
И, грубо сострив, Кольбер не без удовольствия стал дожидаться, какой эффект произведет его остроумие. Людовик XIV, самый тщеславный и вместе с тем самый тонкий человек в своем королевстве, простил Кольберу эту неуклюжую шутку.
– Это правда, Фуке угостил меня на славу. Скажите, Кольбер, откуда он берет деньги на все эти непомерные траты? Вы об этом осведомлены?
– Да, ваше величество, я осведомлен!
– Посвятите и меня в то, что вы знаете.
– Это совсем не трудно. Я знаю его дела с точностью, можно сказать, до денье.
– Мне известно, что вы отлично считаете.
– Это самое первое качество, которое надлежит требовать от интенданта финансов.
– Но оно свойственно далеко не всем.
– Примите мою благодарность, ваше величество, за похвалу, сошедшую с ваших уст.
– Да, Фуке богат, очень богат, и об этом, сударь, известно решительно всем.
– Как живым, так и мертвым.
– Что вы хотите сказать, господин Кольбер?
– Живые видят богатства господина Фуке, они видят, так сказать, следствие и рукоплещут; но мертвые, осведомленные лучше, чем мы, знают причины и обвиняют.
– Вот как, значит, господин Фуке обязан своим состоянием некоторым обстоятельствам?
– Должность интенданта финансов нередко благоприятствует тем, кто исполняет ее.
– Говорите со мной откровеннее; не бойтесь, мы с вами одни.
– Я никогда ничего не боюсь; мой оплот – моя совесть и покровительство моего короля, государь.
И Кольбер низко склонился пред королем.
– Итак, если бы мертвые заговорили?..
– Порой и они говорят, ваше величество. Прочтите вот это.
– Ах, монсеньер, – прошептал Арамис на ухо принцу, который, находясь рядом с ним, слушал, опасаясь пропустить хоть единое слово, – раз вы здесь, монсеньер, чтобы учиться вашему королевскому ремеслу, узнайте же чисто королевскую гнусность. Вы присутствуете при такой сцене, которую один бог или, верней, один дьявол может задумать и выполнить. Слушайте же, это пригодится вам в будущем.
Принц удвоил внимание и увидел, как Людовик XIV взял из рук Кольбера письмо, которое тот протянул ему.
– Почерк покойного кардинала! – воскликнул король.
– У вашего величества превосходная память, – заметил с поклоном Кольбер.
Король прочел письмо Мазарини, уже известное нашим читателям со времен ссоры г-жи де Шеврез с Арамисом.
– Я не совсем понимаю, – сказал король, которого живо заинтересовало это письмо.
– У вашего величества нет еще навыков, которыми обладают чиновники интендантства финансов.
– Я вижу, что речь идет о деньгах, данных господину Фуке.
– Совершенно верно. О тринадцати миллионах. Пожалуй, недурная сумма!
– Так. Значит, этих тринадцати миллионов не хватит в счетах? Вот этого я и не в силах понять, повторяю еще раз. Как и почему возможна подобная недостача?
– Я не говорю, что она возможна; я говорю, что она налицо. Это не я говорю, а отчет.
– И письмо кардинала указывает назначение этой суммы и имя ее хранителя?
– Как видите, ваше величество.
– Выходит, что Фуке все еще не вернул этих тринадцати миллионов и, значит…
– Значит, ваше величество… раз господин Фуке не возвратил этих денег, следовательно, он их присвоил. А тринадцать миллионов больше чем вчетверо превышают те расходы и те щедроты, которые ваше величество могли позволить себе в Фонтенбло, где мы израсходовали всего три миллиона, если вы помните.
Оживить в душе короля воспоминание о том празднике, во время которого из-за одного-единственного слова Фуке он впервые почувствовал, что суперинтендант в некоторых отношениях превосходит его, – было очень ловко подстроенной подлостью со стороны неловкого человека. Настроив подобным образом короля, Кольбер, в сущности, мог остановиться на этом. Он это почувствовал. Король стал мрачнее тучи. И ожидая, что скажет король, Кольбер горел нетерпением не меньше, чем Филипп и Арамис на своем наблюдательном пункте.
– Знаете ли, что из всего этого следует, господин Кольбер? – молвил король, подумав немного.
– Нет, ваше величество, не знаю.
– То, что если бы факт присвоения тринадцати миллионов был с достоверностью установлен…
– Но он установлен.
– Я хочу сказать – предан гласности.
– Полагаю, что это можно было бы сделать хоть завтра, если бы король…
– Не был в гостях у господина Фуке, – с достоинством ответил Людовик.
– Король везде у себя, ваше величество, и особенно в тех домах, которые содержатся на его деньги.
– Мне кажется, – шепнул Филипп Арамису, – что архитектор, строивший этот купол, знай он, как мы с вами его используем, должен был бы сделать его подвижным, чтобы он мог обрушиваться на голову таких редкостных негодяев, как этот Кольбер.
– И я тоже об этом подумал, – сказал Арамис, – но Кольбер в этот момент так близко от короля!
– Это правда, возник бы вопрос о престолонаследнике…
– И это использовал бы в своих интересах ваш младший брат. Но давайте лучше молчать и слушать.
– Нам осталось недолго слушать… – заметил молодой принц.
– Почему, монсеньер?
– Потому что, если б я был королем, я бы ничего не добавил к тому, что уже сказано.
– А что бы вы сделали?
– Я отложил бы решение до утра.
Людовик XIV наконец поднял глаза и, увидев выжидающего Кольбера, резко изменил направление разговора.
– Господин Кольбер, – произнес он, – уже поздно, я лягу.
– Так, – молвил Кольбер, – значит…
– Прощайте. Утром я сообщу вам мое решение.
– Отлично, ваше величество, – согласился Кольбер, который почувствовал себя оскорбленным, но постарался в присутствии короля не выдать своих истинных чувств.
Король махнул рукой, и интендант, пятясь, направился к выходу.
– Моих слуг! – крикнул король.
Слуги вошли в спальню.
Филипп хотел покинуть свой наблюдательный пост.
– Еще минуту, – сказал ему Арамис со своей обычной ласковостью, – все только что происшедшее – мелочь, и уже завтра мы не станем думать об этом; но раздевание короля, малый церемониал перед отходом ко сну, – вот что, монсеньер, чрезвычайно, исключительно важно. Учитесь, учитесь, каким образом вас укладывают в постель, ваше величество. Смотрите же, смотрите!
История расскажет или, вернее, история рассказала нам о событиях, происшедших на следующий день, о великолепных развлечениях, устроенных суперинтендантом для короля. Итак, на следующий день были веселье и всевозможные игры, была прогулка, был роскошный обед, представление, в котором, к своему великому изумлению. Портос узнал господина Коклена де Вольер, игравшего в фарсе «Несносные». Так, по крайней мере, называл эту комедию г-н де Брасье де Пьерфон.
В течение всего этого столь богатого неожиданностями, насыщенного и блестящего дня, когда на каждом шагу возникали, казалось, чудеса «Тысячи и одной ночи», король, озабоченный вчерашним разговором с Кольбером, отравленный влитым им в него ядом, был холоден, сдержан и молчалив. Ничто не могло заставить его рассмеяться; чувствовалось, что глубоко засевшее раздражение, идущее издалека и понемногу усиливающееся, как это происходит с ручейком, который становится могучей рекой, вобрав в себя тысячу питающих его водою притоков, пронизывает все его существо. Только к полудню король немного повеселел. Очевидно, он принял решение.
Арамис, следивший за каждым шагом Людовика так же, как и за каждой мыслью его, понял, что событие, которого он ожидал, не замедлит произойти.
