– Кто это – Олегыч?
– Человек, Марина. Просто хороший человек.
Дым, светловатый, искрящийся, сворачиваясь в кольца, медленно поднимался к заснеженным верхушкам елей. Кусок мяса над огнем сочился шипящими каплями. Марина, прикорнув мне на грудь, смотрела на костер, ее щеки пылали румянцем.
Мы покинули Москву и вошли в Джунгли всего двое суток назад, но отчего-то казалось, что прошло гораздо больше времени. Я полной грудью вдыхал свежий морозный воздух и никак не мог надышаться. Бесконечные затхлые туннели, по которым мы выбирались из резервации, представлялись теперь если не сном, то чем-то вроде всполохов – в Русских Джунглях всегда надо быть начеку, и это стирает память.
В краю, где осталась рябина,
Живет та, чье имя – Марина.
Я просто хочу, чтобы знала она,
Что темная ночь рядом с ней – не темна.
Что радуга ярче, что воздух свежей,
Когда я подумаю тихо о ней.
Я просто хочу, чтобы знала она-
Когда воссияет на небе луна,
Когда соловей поутру запоет…
Что где-то есть сердце, что любит ее.
Марина вскинула голову. Я отвел взгляд.
– Как здорово, – прошептала она. – Ты вспомнил?
Я пробормотал какую-то невнятицу, с досадой понимая, что краснею.
– Вспомнил?
– Марина, – запинаясь, проговорил я. – Кажется, я это сам только что сочинил.
Она смотрела на меня, прикусив верхнюю губу, задумавшись о чем-то.
– Прочти еще.
Откашлявшись, я кое-как повторил стишок. Подняв глаза, с изумлением увидел полные слез глаза Марины.
– Ты чего?
Она отвернулась.
– Ничего. Это так.
Вытерла глаза рукавом куртки.
– Марина, я не хотел… Я не думал, что это расстроит тебя.
– Дурачок.
Ее руки обвили мою шею, губы коснулись губ.
– Дурачок ты, Андрюшка.
Дрогнул заснеженный лапник: Шрам. В глазах – смятение, на широком лбу – испарина.
Гигант шагнул к костру, ногой опрокинул рогульки с жарящимся мясом, закидал огонь снегом. Я отстранил Марину и поднялся.
– В чем дело, Шрам?
Он зачерпнул широкой ладонью снега, вытер сухие губы, зажевал.
– Ну, говори.
– Андрей, они идут следом.
Я бросил взгляд на побледневшую Марину. Стоило ли надеяться, что Лорд – Мэр не снарядит погоню? А я надеялся…
– Далеко?
– В трех часах ходьбы. Хотя теперь уже ближе…
Шрам опустился на поваленное дерево. Мне показалось, он уменьшился, скукожился.
– Сколько?
– Шестеро. Из личной гвардии.
Ясно. Шесть головорезов, отборных выблядков – за одной Серебристой Рыбкой.
– Идемте. Вставай, Марина.
– Куда?
Ее голос прозвучал, как со дна колодца.
– Поднимайся! – крикнул я.
Шрам вздрогнул, огляделся. Макушки елей покачивались на ветру.
Марина поднялась. Бедная моя, до чего же ты устала!
– Вперед. Шрам, прокладывай дорогу.
Мы побрели прочь от поляны, на которой я рассчитывал переночевать, поесть мяса, выспаться у костра. Отпусти, Лорд-мэр! Прошу тебя, отпусти!
Тварь, бегущая между стволами деревьев… Откуда она знает, что следующий по пятам охотник опасен для нее? Неужели ей подсказывает «беги!» та теплота, что порой дымится над свежей кровью? Есть теплота – и ты бежишь, нет теплоты – и ты кусок льда, такой же, как этот обледенелый пень.
– Больше не могу.
– Надо, Марина, – я потянул ее за руку, но она вырвалась.
– Отстань.
– Они близко.
– Пусть. У тебя же есть пистолет.
Я дотронулся до кобуры. Пистолет против шести автоматов…
– Андрей.
– Да, Шрам?
– Я мог бы задержать их.
Изуродованное лицо гиганта показалось мне почти красивым. Оно словно светилось изнутри.
– Нет, друг, – я хлопнул его по плечу. – Будем держаться вместе…
До конца. До скорого конца.
Они настигли нас на рассвете третьего дня. Макушки елей были красны от пробуждающегося солнца, и сухие щелчки выстрелов я поначалу принял за потрескиванье деревьев от утреннего мороза.
Я видел, как убили Шрама, когда тот вскочил во весь рост. Несколько пуль вонзились в широкую грудь, одна угодила в макушку. Он упал лицом в заалевший снег.
– Марина! – заорал я, выдергивая из кобуры пистолет. Расстрелял обойму и отбросил ставшее бесполезным оружие в сторону. Перекатился по снегу.
– Марина.
Чувствуя биение сердца где-то в голове, я ухватился за плечо девушки, перевернул ее на спину. Изумрудные глаза безжизненно глядели на меня. Алые струйки извивались от уголков губ к подбородку.
Я закричал. Пули летели мимо меня, кажется, я даже видел их – мухи. Мухи! Я кричал. Одна муха с разлету вонзилась мне в плечо, но я не почувствовал боли.
– Марина.
Женщина моя.
Обхватив ее, я отполз вместе с ней за широкий ствол ели. Откинул с лица припорошенные снегом волосы, заглянул в глаза. Может быть, мне показалось и Марина еще жива? Бледность и холод… Теплая Птица улетела?
– Суки. Твари.
Я гладил рыжие непослушные волосы, целовал холодные щеки. Откуда-то со стороны, как из другого мира, не касающегося меня, доносилось:
– Вот этот ублюдок, под деревом. Добегался, гад.
– Пристрели его, Самир.
– Пулю жалко. Он уже трупак, посмотри. Пусть твари позабавятся…
И все стихло. Наступила настоящая, невозможная тишина.
Рай и ад. Ты рассказывала мне про них, Марина, помнишь? Где ты? Я знаю где. Ты в раю. И наш малыш. И я иду к вам. Наша мечта исполнилась – Серебристая Рыбка существует.
Смеешься, спрашиваешь: «Почему ты уверен, что мы окажемся именно в раю?»
Мы заслужили это, Марина.
«Чем?»
Тем, что нашли друг друга. Здесь, в Русских Джунглях. Тем, что полюбили друг друга.
«Но зачем было все это? Зачем Русские Джунгли? Мы могли полюбить друг друга где угодно».
Зачем? Просто так, Марина.
Просто так было надо.
В краю, где осталась рябина… живет та, чье имя – Марина… я просто хочу… чтобы знала она… что темная…. что черная ночь…. рядом с ней… не черна… не черна…
2011
Александр Блок
«Откровение святого Иоанна Богослова» (6; 12—14).
Чистая доска – лат.
Вольная цитата из «Божественной комедии» Данте Алигьери.
Б. Поплавский
Переделанный текст песни «Спокойная ночь» группы «Кино».
