Ознакомительная версия.
— Значит, ты не с нами?
— Остальные зеки, — напомнил я, чтобы сойти со скользкой темы.
— Значит, все остальные… Я не согласен с Лютым, — продолжил Червоный. — С оружием в руках на волю будет прорываться только одна, наша группа. Остальные заключенные также получат возможность выйти на свободу. Тут пускай каждый сам решает, как ты, Виктор, сказал: кому и насколько эта свобода на самом деле нужна. Нянчиться со взрослыми людьми я не собираюсь.
— Друг Остап, вместе со всеми мы выпустим бандитов. — По тону Лютого я понял — этот спор длится между ними давно.
— Ничего не поделаешь, — развел руками Червоный. — У блатных иная цель, чем у нас. Они собьются в стаю.
— А… мы?
— Мы — не стая, — Червоный говорил со мной терпеливо, как любящий отец с непослушным сыном. — Мы взвод, вооруженное подразделение УПА — Украинской повстанческой армии. Разницу понимаешь?
— Все мы станем беглыми зеками. — Тут уже я уперся.
— Они — зеки, Виктор Гуров. Мы — заключенные. Пленные. Даже — если так лучше понимаешь — военнопленные. Они будут грабить, чтобы прокормиться, и все равно скоро перегрызутся между собой. Мы видим перед собой совершенно другие цели. Их, так или иначе, поймают и вернут назад, потому что тюрьма для них — второй дом. У нас есть план начать боевые действия на вражеской территории.
— Стратегия, — добавил одноглазый Томас.
— Вот человек дело говорит — плюс ко всему еще и стратегия.
— Вы о чем?
— Когда на волю из бараков выйдет сразу, считай, свыше тысячи человек, начнется хаос, — заметил Червоный. — Охрана растеряется — но также растеряются заключенные. Ведь здесь ты, Гуров, очень правильно подметил: свободу все они получат внезапно. Не завоюют ее — забитым и перепуганным заключенным свободу подарят. Мы подарим. А они не будут знать поначалу, что с ней делать. Даже блатных это касается. А мы тем временем в этой общей суматохе действительно будем знать, что и как нужно делать. Поскольку, говорю же тебе, у нас есть цель, мы разработали стратегию и знаем правила тактики.
— Я не согласен, — гнул свою линию Лютый. — Но ты — командир, друг Остап. Ты поведешь, тебе решать.
— Значит, здесь договорились. Что тебе еще непонятно, Виктор Гуров?
— В Воркуте, наверное, есть военный гарнизон. Не только войска МВД, как в поселке. Армейское подразделение. Нам не дадут прорваться к вокзалу.
— Другого пути на волю я не вижу. — Здесь Червоный был категоричен. — Если не получится действовать стремительно — будем действовать по обстоятельствам. Не сможешь запустить паровоз, не удастся захватить никого, кто умеет это делать или может тебе показать — пойдем пешком. Здесь, в этом аду, я не останусь. Надо будет — поползу на свободу.
Слова его не казались митинговыми лозунгами. Данила Червоный действительно так думал, говорил спокойно, без надрыва, даже немного стесняясь того, что приходится озвучивать такие прекрасные потаенные мысли. Главное — я вдруг понял: да, он правду говорит. Готов ответить за свои слова — ручаюсь, что даже последний лагерный дохляк тайно мечтал выйти за периметр колючей проволоки.
Лучше всего — когда рассвет зардеется, время года значения не имеет, хотя на волю особенно почему-то тянет весной. Но бог с ней, с весной: когда бы ни настал час свободы, каждый хочет выйти на торную дорогу за лагерные ворота и пойти на восход солнца — чем дальше, тем увереннее печатая шаг. Не важно, придется идти по промерзшей земле или месить грязь поздней воркутинской весны — ведь с каждым новым шагом бараки, колючка и часовые с автоматами будут оставаться позади…
А чем дольше говорили мы с Червоным, тем яснее чувствовалось приближение желанной свободы: пускай на день, час, еще меньше, но все-таки хочется почувствовать себя на воле, вдохнуть ее пьянящий воздух… Думаю, не надо объяснять, почему решение пришло ко мне само и я не очень-то ему сопротивлялся.
Со своей командой, фронтовиками, я говорил осторожно, словно шел по тонкому льду. Но напрасно боялся: Морозов, Свистун, а тем более Марат Дорохов, кажется, быстрее меня почувствовали близкое дыхание свободы. Долго уговаривать их не пришлось, особенно Марата: тот вообще хотел, вырвавшись, пробираться из Воркуты один, готов был голодать, только бы отыскать того, кто написал на него донос. После этого, сказал Сапер, можно либо назад в лагерь, либо… Не договорил тогда Дорохов, что имел в виду, мы и сами догадались, не было желания уточнять.
Единственное, в чем наше мнение совпало — не станем стрелять в своих, то есть в солдат и офицеров, даже завладев оружием. Ведь мы понимали, что бандеровцы и другие, кому удастся завладеть оружием, начнут стрельбу и резню. Да, мы становились соучастниками убийства советских военнослужащих, но ни на одном из нас не будет хотя бы крови своих. Пускай даже, как убеждал Червоный, они и убили бы нас без угрызений совести. Впрочем, как признал Марат, они выполняют приказ — даже майор Абрамов подчиняется приказам высших инстанций.
Бандеровцы с этим не согласились. Хотя признали наше право не убивать советских военных. Вообще договоренность между фронтовиками и другими заговорщиками свелась к следующему: я, имея определенные навыки, попробую повести паровоз и, если у меня это получится, на станции Воркута, куда нас приведет узкоколейка, остаюсь с бандеровцами и «лесными братьями». Все остальные наши дальше заботятся о себе сами. Дорохова устраивал как раз такой вариант, Свистун примкнул к нему, а Морозов вообще подумывал, не прибиться ли ему к националистам — все равно беглецу нечего терять.
Словом, побег — а я называл наш план именно так, ведь я действительно собирался бежать вместе со всеми, даже не надеясь получить полную свободу, — стал для заговорщиков вопросом решенным. Ждали мы не столько сигнала от Червоного, которого даже наша небольшая команда, не говоря уже о литовцах, считала своим вожаком. Мы ждали весны: тоскующие по воле украинцы не хотели осуществлять свой план, пока все вокруг засыпано снегом и воет вьюга. Да и сам Червоный тоже ждал команды от какого-то неизвестного мне провода. Ну а сам приказ начинать, по логике вещей, также ожидали ближе к таянию снегов.
Все полетело кувырком через месяц после нашего сговора за бараком, в начале марта.
Снежных метелей с приходом календарной весны в этих краях становилось меньше. Хотя снег лежал, и он еще долго не будет таять, потому что первые оттепели начинались здесь в лучшем случае ближе к середине марта. Как раз одним таким морозным, но тихим утром Червоного после утренней проверки вызвал из строя и повел с собой под конвоем капитан Бородин. Ничего хорошего никто не ожидал, я, честно признаюсь, даже не думал, что Данила вернется назад в барак. Но в конце дня мы увидели его на своих нарах. Однако выражение лица нашего вожака ничего хорошего не предвещало.
Ознакомительная версия.
