По щекам потекли слезы. Пальцы намертво вросли в рукоять. Надавить и резко в сторону…
— Ася, убери нож. Пожалуйста.
— Не… могу…
— Послушай меня. Слушай меня, только меня, поняла? Брось нож.
— Я не могу!
Сделай же что‑нибудь, придурок! Усыпи меня, выруби! Иначе — надавить и в сторону. Я и так держу его из последних сил!
— Ася…
Он едва шевельнулся, и рука дрогнула. Вскрикнула Натали, зазвенела в шкафах посуда…
— Не надо… — Я захлёбывалась слезами, но понимала, что не могу этому противостоять. Я знаю, что нужно делать: надавить и в сторону. Только так.
— Выйдите все. Антон, Сергей. Наташ, пожалуйста, выйдите.
Зачем он делает это? Зачем велит им уйти? Неужели не понимает, что у него нет шансов справиться с этим в одиночку? И у меня нет. Надавить и…
Я закрыла глаза. Пустая улица, тёмные окна домов… Фигура человека в инвалидном кресле под фонарём в конце тёмной дороги. Он ждёт. Я должна ему помочь. Должна…
— Не слушай никого, только меня, — голос Сокола заставляет вернуться в реальность. — Только меня, слышишь? Ты слышишь?
— Да, — всхлипнула я.
Рука уже болела от напряжения. Но если я расслаблюсь, если позволю ей жить своей жизнью…
— Я не могу тебе помочь. — Он сказал «тебе», а не «себе», словно это в мою шею сейчас врезалось лезвие ножа. — Я ничего не могу сделать, Ася. Ты сейчас закрыта для любого воздействия, кроме того, под которое уже попала. Ты же понимаешь, что это — не ты? Тебе ведь не за что меня убивать…
Зомби, спящие, суккубы — страшная сказка, в которую превратилась всего за неделю моя тихая размеренная жизнь, — разве это не повод?
…И человек в инвалидной коляске. У него Сережкины глаза и чужой жёсткий взгляд, Сережкин голос, но с резкими незнакомыми нотками. Он сказал, что я нужна ему. Я — жизнь…
— Помнишь, мы говорили о доверии? — Колдун, ещё секунду назад напряжённый до предела, вдруг расслабился, мягкие волосы выскользнули из моих пальцев, и голова мужчины откинулась назад, упёрлась мне в живот. — Я тебе доверяю.
Мгновенье замешательства. Для меня этой, не ожидавшей от него таких слов. Для меня той, не понимающей, что же он задумал. Сердце замирает. Рука с ножом неуверенно вздрагивает…
Дальше помню лишь сомкнувшуюся на запястье клешню. Резкий рывок. Помню, как что‑то хрустнуло в плече и как тяжело стало дышать, когда лицо уткнулось в пахнущую дорогим одеколоном рубашку. Несколько болезненных ударов о столешницу выбили нож из не желавших разжиматься пальцев, и я почувствовала, что начинаю задыхаться — никакой магии, только сдавившая горло рука.
— Прости…
Хотела сказать, куда ему пойти с этими извинениями, но воздуха не хватало даже на стон. А потом — темнота…
…Длинная улица и человек в инвалидном кресле под еле светящимся фонарём…
— Что это? — Голос Натали долетал, казалось, с ночного неба.
— Всё, что я могу сейчас сделать.
И Сокол. Живой.
Человек под фонарём укоризненно покачал головой. Порыв холодного ветра подхватил с асфальта колючую пыль и швырнул мне в лицо. Я зажмурилась…
…Открыла глаза и увидела склонившегося надо мной Серёжку. Лишь на миг, прежде чем вернуться на пустую тёмную улицу.
— Что в шприце? Что ты собираешься ей вколоть? — Серый злился, его пугала неопределённость и, наверное, то, что сам он ничем не может помочь.
А кто может?
Мужчина в инвалидном кресле скривил в ухмылке губы: никто, всё бесполезно. Я и сама это понимала. Мне не уйти из этой темноты. Не уйти от него…
— Я не проверил сразу, но похоже, они успели взять у неё кровь, пока она была без сознания. Теперь пытаются управлять ею и на ментальном уровне, и на физическом. Привязку я не разорву, но если немного изменить состав крови, это ослабит воздействие.
— Алекс стал на диво предусмотрительным. — Нат говорила тихо, но человек под фонарём слышал каждое слово.
— Алекс или тот, на кого он работает. Акопян не смог бы взаимодействовать с Ван Дейком напрямую. Нужен медиум, который призвал бы дух голландца. Мы снова утыкаемся в неизвестного телепата… Придержи ей руку.
Игла вошла в вену, но боли я почти не почувствовала. Куда сильнее болела сейчас голова — просто раскалывалась. Я так и не выпила таблетку, не заварила чай… И Антошкиного омлета не попробовала, а он старался…
— Ася, ты меня слышишь?
— Да.
Не только слышу, но и вижу: побледневшее лицо, глаза, в кои веки не ледяные — живые, взволнованные. А на шее тоненькая алая полоска, и несколько тёмных капель расплылись на рубашке — снова стирать…
— Отправь меня в кому, — попросила я шёпотом.
В кому. В тишину. В пустоту. В стерильную чистоту реанимации. Лучше туда, чем снова на тёмную улицу к чужаку с Сережкиным лицом.
— Раньше нужно было соглашаться, — натянуто улыбнулся Сокол. — Сейчас просто держись.
Держаться. Неплохая мысль. Только за что? За кого? Закрою глаза и снова окажусь на пронизывающем ветру, под блеклыми фонарями…
— Держись, Настюха. — Серый крепко сжал мою руку. — Всё будет хорошо, вот увидишь.
Лицо чужака, словно маска, наложилось поверх родного, с детства до последней чёрточки знакомого лица, день за окном померк, и по комнате заскользили тени: я не хотела возвращаться во тьму, и тьма решила прийти ко мне…
— Сокол, — негромко окликнула колдуна Натали. — Не похоже, что ей намного лучше после твоих манипуляций. Нельзя пускать всё на самотёк, потом может быть поздно.
— Я знаю. Антон, дай мне телефон. У тебя же есть номер Ле Бона?
Держаться. Не поддаваться тьме. Остаться в реальности, на постели в комнате Нат, рядом с Серым… которого почти уже не видно за мрачной иллюзией.
Да, умом я понимала, что это всего лишь иллюзии — и пугающие тени, и искажающие лица маски, и зловещее эхо, сопровождающее теперь каждый звук. Понимала, но не могла избавиться от страха в сердце, и подпитываемые этим страхом мороки обретали силу…
— Антоша. — Когда охотник приблизился — они все подходили ко мне время от времени — я схватила его за руку. — Антош, а зачем ты хотел меня отравить?
Нелепая попытка пошутить провалилась с треском.
— У неё бред, — пролепетал лысый.
— Нет, — сказал уверенно Серёжка. — Не бред. Да, Насть? Она спрашивает, почему ты хотел, чтобы она первой попробовала твой омлет.
Милый мой, хороший. Только ты всегда понимал меня с полуслова. Промелькнул перед глазами наш старый дворик, голубятня, теремок в парке, буквы на стене коммуникационного туннеля. «С + Н = Д» Сначала ты выцарапал «Л», а потом навёл внизу ещё одну чёрточку, будто расставил всё на свои места. А теперь мы снова всё перепутали. Зачем?
— Так ты про омлет? — Антон присел рядом с кроватью, прямо на пол. — Ну, понимаешь… — Он огляделся и понизил голос до шёпота: — Понимаешь, я готовить не умею. Совсем. А Ксюшка мне после одного фильма говорит про героя: вот, мол, какой мужчина, сам готовит, завтрак любимой в постель подаёт… А это вообще боевик был! Взрывы, погони, главный герой всю дорогу кого‑то мочит — а ей этот завтрак запомнился! Ну и мне, значит, тоже… Короче, я этот рецепт нашёл в интернете, несложно вроде. Попробовал приготовить пару раз — ничего так. А Ксюшке… Вдруг не понравится? А тут как раз случай проверить. Думаю, если Насте понравится… Натали ещё есть, конечно, но она… другая какая‑то. А вы с Ксюшкой моей чем‑то похожи. Улыбаешься ты тоже так…
