Александр Фомич, состроив на своем неказистом лице смешную гримасу и подняв вверх черный палец, снова убежал к верстаку, и на минуту его не стало видно. Вернулся «крестоносец» в еще более воодушевленном настроении, собираясь, как видно, продолжить критику директорских идей. Но Володе неприятно и неинтересно было слушать это — интересовало другое, а именно груды оружия, лежащие тут и там.
— Откуда все эти сокровища? — восхищенно спросил мальчик, и «крестоносец», заметив его настроение и довольный тем, что встретил родственную душу, охотно отвечал:
— О, богатства эти, дружочек, натаскал сюда наш миленький директор изо всех музейных хранилищ страны и даже из театральных бутафорских. В ловкости, конечно, Петрусю не откажешь! Брал все, что давали, правдами-неправдами добывал, вот и собрались эти горы. Меня сюда и взяли, чтобы разобрал и починил испорченное, а потом из всего оружия этого рыцарский зал устроил.
Володя, присмотревшись к кучам, увидел, что беспорядок здесь был лишь кажущимся, и оружие лежало подобранным образец к образцу: ружья с ружьями, сабли с саблями, а шпаги сгрудились в другом месте. А Готфрид Бульонский, возбужденный, нелепо размахивающий своими короткими сильными руками, все говорил:
— О, я вижу, мальчик, тебе нравится все это богатство! И немудрено чего тут только нет! Вот, посмотри, рапиры: эта, восьмигранная, миланская, с чудным глубоким травлением богатой гарды! А эта — так называемая брета, испанская рапира! Ее ты очень просто отличишь от остальных по манжетке на чашке эфеса. Она сделана в Толедо в самом начале семнадцатого века! А вот парижская рапира — такой иголкой, должно быть, щекотал гвардейцев кардинала сам д'Артаньян!
Володя брал из рук Александра Фомича оружие, пробовал, насколько удобна рукоять, упруг ли клинок, и отдавал назад, восхищенный и счастливый. Холод стали проникал куда-то в самую глубину тела, будил картины уличных схваток, словно пережитые самим Володей когда-то очень давно. Он даже будто слышал звон клинков, победные крики и стоны раненых, и Володя, держа в руках оружие, чувствовал себя прожившим очень длинную жизнь, чувствовал себя почти что вечным.
— А посмотри-ка мальчик, — нагибался «крестоносец» к новой куче, — вот рыцарские мечи, кованные мастерами Золингена и Аугсбурга! Благородное оружие!
А Володя уже тянулся к огромному двуручному мечу.
— Ведь это тоже рыцарский меч?
— Нет, ты ошибся, мальчик, ты ошибся! — огорченно морщился Александр Фомич. — Это оружие швейцарских пехотинцев, эспантон. Хочешь покажу, как им орудовал непобедимый наемник из маленькой, но мужественной Швейцарии?
И «крестоносец» быстро схватил с верстака кусок кожи, потом взял в руки меч, огромный, как копье, обмотал кожей лезвие, а рукоять прижал к поясу.
— Вот так! Здесь мы кожей охраняем руку от пореза, рукоять идет в живот и упирается в него — здесь твердый пояс, нам не страшно! И пусть теперь двигается на меня конница противника! Я буду ее рубить вот так, — и Александр Фомич стал размахивать страшным клинком в разные стороны, — или колоть вот этак! Видишь? Ты с этим мечом непобедим! Швейцарцы с легкостью били рыцарей, закованных в металл!
Но нетерпение звало Володю все к новому и новому — ему хотелось все здесь осмотреть и перещупать.
— А это, я вижу, арбалеты?
— Да! — с гордостью соглашался «крестоносец». — У нас пятнадцать арбалетов. Посмотри-ка, это нехитрый самострел, чья тетива натягивалась рычагом, называвшимся «козья ножка». А рядом с ним тяжелый арбалет. Чтобы натянуть его, потребовалось бы десять мальчиков с твоей силой. Его заряжали при помощи такого сложного приспособления — немецкого ворота. А вот, пожалуйста, английский ворот — он еще сложней!
— А есть у вас доспехи? — горел от нетерпения Володя.
— Ну а как же? Только постой минуту... и «крестоносец» снова сбегал к верстаку, чтобы ненадолго исчезнуть под ним. — А ну, пойдем со мной! схватил Александр Фомич Володю за руку и потащил в противоположный конец зала, где находился, видно, какой-то закуток или даже комната, отделенная от зала драными занавесками. — Смотри, любуйся! Вот воинство императора Максимилиана во всей своей красе!
Готфрид Бульонский рывком раздвинул занавески, и Володя остолбенел и даже отпрянул назад — всего метрах в двух от него плечо к плечу стоял отряд закованных в металл рыцарей. Их начищенные доспехи сияли и точно жили в игре бликов, плясавших на выпуклостях кирас, наплечников, шлемов. Узкие щели забрал, казалось, скрывали чьи-то взгляды, настороженные, выжидающие. Руки, заканчивающиеся клешнями боевых перчаток и рукавиц, сжимали рукояти мечей, топориков, шестоперов, и Володе чудилось, что через мгновение вся эта железная рать с лязгом и звоном выйдет из своего убежища и пойдет крушить все, что встретиться на ее пути.
— Страшно как! — только и сумел прошептать Володя, а «крестоносец», упивавшийся произведенным впечатлением, будто все эти рыцари были его слугами, сказал:
— Вот-вот, так и в бою, тогда, лет пятьсот назад, когда двигалось на неприятеля такое стальное войско, кто бы не струсил, думаешь? А ведь не трусили и не бежали с поля боя, например, швейцарцы, а сражались и побеждали... — А потом Александр Фомич добавил: — Этих ребят я сам собрал. Мне гору разнокалиберных частей от доспехов привезли, так что повозился, пока сложил гвардейцев. Теперь они мне сыновьями приходятся как будто...
И тут Володя нежданно вспомнил о замурованном рыцаре и поспешил спросить:
— Среди этих лат нет доспеха, снятого с того... скелета, того, который замурован был?
Александр Фомич отвечал поспешно, точно давно ожидал Володиного вопроса:
— Нет, мальчик, нет, хотя я много дал бы за то, чтоб посмотреть на латы младшего наследника Плоцкого замка. Судя по фотографии, интересный был доспех.
Потом Александр Фомич внимательно, совершенно трезвым взглядом посмотрел в глаза Володе и тихо так спросил:
— Что, задел тебя рассказ Ржевусского?
Володя отчего-то отвел глаза, не выдержав прямого взгляда «крестоносца», и сказал:
— Еще бы!
— О, мой славный оруженосец! — вздохнул Готфрид Бульонский. — Я еще вчера заметил на твоем лице печать нездешнего благородства, точно тебя послало в этот замок само время, давнее время. — И он опять вздохнул, еще тяжелее, чем прежде, и продолжал так же тихо: — Знаешь, я жизни теперешней не люблю — все здесь пошло, низко, все здесь по-хамски как-то, хоть и сытно относительно и относительно комфортно. Люди измельчали, стали слабыми и криводушными — болезнь души, что хочешь! А я бы хотел опять в то время! Хотел бы брать Иерусалим, сражаться с неверными под знаменами Дон Жуана Австрийского, воевать под Пуатье, драться бок о бок со славным рыцарем Байярдом! Мне тесно здесь, в этом мире и в этом времени! Я — романтик! Я воплощаю дух давно почившего крестоносца Готфрида Бульонского, и мне предписано судьбой начать борьбу за возрождение рыцарских идеалов! Я буду карать барахольщиков вроде нашего директора и всяких там пустых и пошлых людишек! Да здравствует братство рыцарей, ведомых Рыцарем с железным клювом! Я знаю, что дух его жив, он рядом с нами и он нас поддержит! Так ты согласен быть моим оруженосцем, мальчик?!
