– И она… Анна… Вышла замуж за другого?
– О нет! Хотя я сильно просил её об этом! Но она ответила, что дождётся одного из двух: или меня, или смерти. Работает белошвейкой, комнатку снимает у хороших хозяев. А я пятнадцать лет уже люблю её одну, и несколько раз почти решался взять отставку у Вайера и прийти к ней. Так меня к ней тянуло, так тянуло…
– И – что?
– И – выдержал. Остался с бойцами.
– Где же она сейчас?
– Здесь. В Плимуте.
– Сколько тебе сейчас лет? – спросил я, немного подумав.
– Тридцать три, – ответил он, подтверждая кивком.
– А Анне?
– Тридцать.
– Скажи, Робин. Вот ты служил Вайеру. Теперь, кажется, будешь служить мне или Джеку. Но если у тебя есть выбор – Богу служить или человеку, как ты можешь выбирать человека?!
– А как я могу служить Богу? – непонимающе уставился на меня Робин.
– Очень просто, брат. Любовь – это Бог.
И, взглянув на вышедшего из дома своего порученца, громко сказал:
– Джек!
Он быстро приблизился.
– Деньги с тобой?
Он немедленно вынул портфунт. Я взял полную, сколько поместилось, горсть монет и протянул их Робину. Он машинально подставил ладонь, и я со звоном всыпал в неё золото.
– Сейчас, в эту минуту. Иди к Анне. Если у неё есть долги – заплати. Возьми её и приведи сюда. Как будущую жену. Это приказ.
– Вы… Увольняете меня со службы?
– Напротив. Я намерен поручить тебе такую службу, в которой жена жизненно необходима. Ступай.
– Но… – Стремительно шагнув, он остановился. -… Это слишком много! – и приподнял руку с монетами. – На это если не половину города, то уж небольшую улицу можно купить, точно. Слишком много!
– Свадебный подарок от меня. Да ступай же!
Робин на ходу ссыпал монеты в карман, обогнул карету и за ней, невидимый, тихо стукнул створкой ворот.
– В точности как с Анной-Луизой, – донёсся до меня такой знакомый, такой родной голос.
Бэнсон стоял в проёме двери и улыбался. Раскрасневшийся от горячей воды. В новой, мешком на нём сидящей одежде. Пулевой шрам на его щеке взялся симпатичными, какими-то детскими лучиками.
– А чем Робин хуже Луиса? – радостно сказал я ему.
Мы прошли мимо стульев и устроились на скамье – я, Ярослав, Бэнсон, Джек, Робинсон. Но Джек быстро переставил один стул, поклоном указал мне на него, и я сел, отдаваясь традиции, в торце стола.
– В бочонках – порох, – на всякий случай сообщил я.
– Это славно, – нервно хохотнул Джек. – На чём же ещё сидеть джентльмену удачи, как не на порохе?!
– Порох – как верный пёс, – сказал Ярослав. – Если он чужой – представляет опасность. Если твой – то привносит в обстоятельства жизни уверенность и надёжность.
Тихо и мирно расположились мы, рассеянно наблюдая, как изящные, тонкие и в то же время крепкие, приученные к труду руки Симонии, обтянутые, как бальными перчатками, белой мукой, лепят клёцки. Рассеянно посматривали на огонь, разложенный Готлибом под котлом, на стэйки, промазанные перцем и солью и приготовляемые к выкладыванию на букан, на русских матросов и бойцов Джека, занимающихся дровами, водой, мыльными комнатами, наблюдением за окрестностями, переноской в подземелье оружия, лошадьми…
– Как же удалось получить такой мощный документ? – спросил я у Робинсона.
– Я вместе с Давидом был на приёме у короля, – кивнув, принялся рассказывать Робинсон. – Только мало что помню – так был оглушён осознанием этого невероятного факта. Тяжесть властной торжественности – словно каменная плита придавила и не давала дышать. В словах это выразить невозможно. Я даже не помню лица Георга. А помню только гулкий под высоченными потолками голос Давида. Давид вызнал, что при дворе известен случай с кошмарным убийством в Плимуте некоего горбуна Крэка, в каретах которого следствие насчитало более полусотни отверстий от пуль. Более полусотни! И Давид преподнёс дело так, что местные власти в Плимуте «назначили» виновником этого убийства всего лишь одного человека, Бэна Бэнсона. Который массивностью фигуры и чудовищной силой мог быть, точно, сопряжён с каким угодно убийством, но никак не мог один сделать то, что совершил, несомненно, разбойный отряд из как минимум двадцати пяти человек. И кроме того: фактически он только что вернулся из плавания по южным морям, где сделал удивительную находку – скопление раковин с чёрным жемчугом. И, уже после ареста, сумел передать этот редчайший и драгоценнейший жемчуг тому, кому и вёз в подарок: своему королю. Так что помилование было подписано в тот же день.
– А что Давид? – спросил я его.
– Ему пришлось тяжко, – мотнул длинными волосами Робертсон. – Старый человек, привыкший спать на мягких перинах, выдержал скачку в седле до самого Лондона. Можете себе представить, во что превратились его ноги? До мяса кожу себе стёр. Но до самого получения документа скрипел зубами, ходил, цепляясь рукою за стены, и держался, держался! А уже после того, как заплатил офицерам кавалерии и королевскому почтальону за скорость, упал в кровать и пригласил лекаря.
– И тем самым, – задумчиво проговорил я, – перед судьбой за спасенье детей полностью со мной рассчитался.
– И теперь в долгу у него я, – кивнул массивной головой Бэнсон.
– Бэн. Милый Бэн. Теперь-то ты приедешь к Алис и сыну?
Он тяжело посмотрел на меня. Вздохнул.
– Только после того, как закончу с Дюком и его приятелями, собирателями голов.
– Но теперь я могу рассказать ей о твоих обстоятельствах? После приезда Джека всем в «Шервуде» известно о том, что ты жив!
– Что ж, выбора нет. Расскажи.
И здесь мне пришлось встать из-за стола.
Тихо стукнула створка ворот, и из-за кареты вышли Робин и с ним взволнованная до бледности женщина.
– Вот мой новый господин, – сказал женщине Робин, – барон Шервуд.
Женщина присела в реверансе. Я поклонился. Она выпрямилась и, заметно дрожа, смотрела на меня неотрывно.
– Анна, – представилась она.
– Томас, – как можно доброжелательнее ответил я ей.
– Первым его приказом мне, – негромко, отчётливо проговорил Робин, – был приказ забрать тебя из твоей наёмной комнаты и жениться…
И тут он вынужден был осечься на полуфразе, чтобы подхватить покачнувшуюся женщину, и в этот миг метнулась на помощь к нему Симония. Белыми от муки руками она подхватила руки женщины, и вместе они усадили её на стул. Готлиб бегом принёс стакан воды и женщине дали напиться. После этого она нашла меня взглядом, и во взгляде этом была острая боль.
– Никаких шуток, – кивнул я ей. – Так случилось, что судьба вывалила в мою жизнь столько денег, что многим богатым купцам и не снилось. Однажды, беззаботно ныряя в тёплую воду лагуны, я собрал почти полный ларец чёрного жемчуга. И всего лишь за одну горстку этого жемчуга я купил в Индии огромный корабль. Потом этот корабль захватили пираты, а когда я его вернул, то нашёл в каюте сундук с золотом из старого пиратского клада. И из последнего плавания привёз столько высокоценимых товаров, что золото льётся и льётся ко мне – упрямой, звонкой рекой. И вот по мере сил я это золото трачу. Трачу на то, чтобы всё живое вокруг меня ещё больше исполнилось силы жизни. Анне-Луизе, влюблённой в неравного её роду чилийца Луиса, я помог убедить её упрямого отца и выйти замуж за любимого человека. Теперь у них маленький сын, Эдвин. Вот этому добродушному громиле по имени Бэнсон я помог убедить его любимую Алис создать семью – на диком острове, где никак не могло быть священника. Теперь у них маленький сын, Томик. Вот этот человек, подавший вам воду, – Готлиб, мой преданный и надёжный матрос. Он с детским отчаянием однажды открылся мне, что полюбил вот эту милую девушку, её имя Симония. И, если она согласится однажды выйти за него замуж, – я предоставлю им полной чашей всё, что требуется для собственного маленького хозяйства, – дом, землю, коров, лошадей, деньги. Пусть рождают детишек, чтобы земля наполнялась волшебными колокольчиками, их ангельскими голосками. У меня самого моя любимая жена Эвелин ждёт ребёнка, и в конце декабря, кажется, я сам стану отцом.
