— К чертовой матери! Не пойду! Гады! Они-то живы.
Ярость, ослепляющая, как взрыв, охватила Федора. Он поднялся. Взял в левую пистолет, в правую — гранату и двинулся к пулемету. Он шел не скрываясь.
Перед взгорком он остановился, хотел отереть кровь — она застилала глаза, — но только размазал ее по лицу.
Он мог бросить гранату отсюда, снизу — пять метров отделяло его от окопа, И кинул бы гранату, стоило кому-нибудь из фашистов оглянуться. Но они занимались пулеметами… И теперь его ярость стала холодной и веселящей. Федор усмехнулся и поднялся на взгорок. Расставив ноги, занес гранату и заорал:
— Хенде хох! Шнель! Шнель! Гады! Быстро! Руки.
Трое пулеметчиков оторопело обернулись.
— Форвертс! — Федор повел пистолетом. — Шнель!
Он кричал как одержимый, поводил пистолетом, тряс гранатой. С каждой минутой он становился все страшнее.
— Быстро! Туда! Шнель!
Солдаты и унтер с поднятыми руками послушно вышли из окопа и торопливо двинулись к кустам, около которых лежал Русских.
— Взять! Хенде! Хенде! Шнель!
Унтер поднял ноги младшего лейтенанта, двое солдат подхватили раненого под плечи.
— Форвертс! Гады! Шнель! Шнель! — командовал Федор.
Немцы с раненым на руках спустились в овражек и, подгоняемые криками, быстро пошли в сторону наших позиций. Группа была не видна ни из тех, ни из других траншей.
Федор шел позади и кричал, кричал, подскакивая то к одному, то к другому, тряс пистолетом и требовал:
— Шнель! Шнель! Гады! Быстро!
Дверь в землянку была открыта. Солнце освещало обшивку из старых досок, Федор дремал. «Спи, — приказал Королев, — во сне все болячки быстрее заживают». И Федор старался.
А тут у землянки послышались шаги многих людей. В солнечном свете заблестели ярко начищенные сапоги, и незнакомый зычный голос проговорил:
— Вот где вы его прячете!
Сверкнули два ряда орденских планок.
Федор соскочил с нар, сунул ноги в сапоги. Генерал-майор спустился в землянку.
— Здравия желаю, товарищ генерал!
— Вольно! Твое-то как здоровье? Садись, солдат, — генерал снял фуражку и тоже сел.
— Я тебя непременно хотел найти, Матвеев. Посмотреть на тебя хотел.
— Извините, товарищ генерал, что одет не по уставу.
Приглядевшись к ладной, высокой и широкоплечей фигуре Федора, генерал сказал:
— Ничего. Приказом командования вы, рядовой Матвеев Федор Тимофеевич, награждаетесь орденом «Славы» третьей степени. И вам присваивается звание ефрейтора.
Федор замер.
— «Славу»! Товарищ генерал…
— «Славу», Матвеев, «Славу» третьей степени. Вот. Не часто один по три «языка» приводит. Да еще в качестве санитаров, — улыбнулся генерал.
— Служу Советскому Союзу! — и неожиданно для себя тихо сказал: — Младшему лейтенанту бы тоже «Славу». Самый боевой орден.
— Русских этого ордена не дали бы. Им награждают только рядовых, сержантов, старшин. «Слава» — солдатский орден.
— Мне отец показывал дедова «георгия», — сказал Федор. — Тоже говорил, что солдатский…
— Ишь ты, славная у тебя семья.
— А отца наградили золотой саблей. Он партизанил в гражданскую. В Сибири.
— Ну, брат! — глаза генерала стали ласковыми. Он с интересом посмотрел на парнишку и продолжал: — Есть у этого ордена еще одна особенность. Отличительная! Всеми орденами награждают и в мирное время. Даже Героя Советского Союза присваивают.
— Летчикам, которые спасли челюскинцев. Они ведь сняли людей со льдины.
— Да. А вот «Слава» — боевой орден. Его можно заслужить только на фронте. За личный солдатский подвиг. Понял, Матвеев?
— Так точно, товарищ генерал. — Федор вскочил с табуретки, стал «смирно».
— Вольно, вольно, Матвеев. Ведь у нас не служебный разговор. Чего из госпиталя бежал?
— Это я виноват, товарищ генерал. Люба не виновата.
Генерал нахмурился:
— Какая еще Люба?
— Медсестра в санбате. Невестой она была… младшего лейтенанта. Я и упросил отпустить.
— В долгу, значит, у тебя фрицы за младшего лейтенанта.
— И за него.
— Садись, солдат, садись. Приказываю. А еще за кого!
— За маму… — присаживаясь, ответил Федор.
— Большой счет. За всю войну, до нашей победы, им не рассчитаться с тобой. С какого же ты года?
— С… двадцать шестого…
— Как же ты на фронт попал? Семнадцатилетний-то!
— Партизанил… Полтора года… Я эти места как свои пять пальцев знаю. И дальше, на запад, товарищ генерал… Потом по заданию перешел линию фронта. Попросился в разведку. — Федор шмыгнул носом от волнения и рассердился на себя за это: «Как девчонка».
— Попросился, значит… С четырнадцати лет воюешь…
Федор поднялся, лихо прищелкнул каблуками:
— Так точно, товарищ генерал.
— Отец-то где? Садись, садись.
— Когда мы с мамой уезжали к бабушке под Смоленск, на Магнитке был. Начальник цеха. А теперь… не знаю, где… товарищ генерал, никто не отвечает.
Федор снова поднялся и совсем не по-солдатски прижал руки к груди:
— Я просто не знаю, где его искать. Но буду еще писать, обязательно буду!
— Не отправлю я тебя в тыл, — спрятав улыбку, сказал генерал, разгадав причину волнения Федора. — Честно скажу — жаль лишаться такого солдата. Но носа не задирай, — генерал поднялся. — Отца твоего найду. Такой человек не иголка… Так ты — с гранатой и пистолетом «Хенде хох! Шнель!» — и они пошли? — Генерал улыбнулся.
— А чего же им было делать? — потупился Федор. — Подорвал бы я их — и точка. Разозлился я очень, товарищ генерал. Чувствую, не дотяну командира до своих. А тут, гады, лопочут, с пулеметом колупаются. Ну, думаю…
— Ведь и себя бы подорвал?..
— Себя? — удивился Федор и с жаром продолжил: — Антону осколок в живот. Его надо было тащить. А тут… рабочая сила пропадала, товарищ генерал.
Генерал раскатисто рассмеялся:
— Ну, брат… рабочая сила…
— Простите, товарищ генерал, может, я… — смутился Федор, «Неужели генерал не видит, что не умею я с генералами разговаривать? А кто умеет? Влепит он мне и за медсанбат и за вранье про семнадцать лет».
— Все верно, рядовой Матвеев! — генерал протянул руку и, пожав Федорову руку, задержал ее в своей. — А ведь годик-полтора накинул ты себе? Ладно, ладно… Это между нами, — подмигнул генерал и вышел из землянки.
Не затих еще скрип ступенек под генеральскими сапогами, как в землянку юркнул Тихон Глыба с встревоженным лицом. Но, увидев улыбающегося Федора, он присел на нары и облегченно вздохнул:
