ее — если кто придет, скажет, печатает для практики первый попавшийся текст.
Астров вернулся. На минуту заглянул Гарбуза, придирчиво посмотрел на писаря.
— Никуда не уходи, — приказал Гарбуза. — Здесь и ночуй, поручик небось не придет до утра. — Пальцем указал на мальчика. — А этот чего здесь?
— Подполковник велел обучить на машинке, — объяснил Астров.
— Машинку ломать, — недовольно сказал Гарбуза и угрюмо поглядел на Славу. — Шел бы спать…
Он ждал, когда мальчик уйдет, и тому пришлось подчиниться, пошел к себе за перегородку, а Гарбуза сразу же убрался после его ухода.
Вера Васильевна постелила постели, уложила Петю, легла сама.
Слава перекинул ноги через подоконник.
— Куда это? — встревожилась Вера Васильевна.
— Выхожу один я на дорогу…
— Я тебя серьезно спрашиваю?
— Поброжу немного.
— Ты точно не от мира сего, вокруг война…
— Я далеко не пойду.
Слава спрыгнул в палисадник. Сбегать, что ли, за поповский перекат? «Пить-цить-пить!» Первый день оккупации. Вдруг его дожидаются?..
Все трепетало в лунном свете, все светилось ноч-ным волшебством: и листья кленов, и дома на пятачке, и дорога.
Мальчик перелез через забор, спрыгнул позади хаты Волковых, прислушался. Мерный шум несся точно из-под земли, наползал, предостерегал. То корова пережевывала свою жвачку в хлеву у Волковых, то сквозь стену слышался чей-то шепот. Или это показалось ему? Сам придумал шепот?..
Мертвенный зеленовато-молочный свет заливал площадь, исполком высился черной глыбой, окна посверкивали серебряным блеском, да поодаль белело здание бывшей питейной лавки.
У лавки стоял караул, деникинцы хранили в ней реквизированные продукты. Двое солдат сидели на ступеньках низенького крылечка, винтовки лежали перед ними прямо на земле, они курили. Цигарки вспыхивали красными точками, и гуще становилась возле солдат тьма.
Побежать?.. Обязательно остановят!
Его окликнули:
— Кто там?
— Я, — сказал Слава.
Кто ты?
— А у нас штаб стоит, — нашелся мальчик.
Один из солдат узнал его.
— Это тот пацан, что ходил с подполковником.
Слава сделал несколько шагов, его не остановили. Мальчик свернул к реке, вниз. Черт возьми, как хрустят ветки! На реке темно, хоть луна и высвечивает из-за облака. Перебегает запруду. Вверх, вверх, вот и лужайка…
«Пить-пить-пить! Пить-пить-пить!» Свисти, свисти, все равно никого… «Пить-пить!»
— Ой!
— Почему так поздно? Я уж хотел уходить.
— Откуда вы, Степан Кузьмич? Я просто так пошел, не думал, что вы здесь.
— Как не думал? Я велел Терешкину передать, чтоб ты как-нибудь вырвался.
— Даже не видел его.
— Что у вас?
Слава доложил — штаб, Шишмарев, машинка, — отдал захваченные бумаги.
— Молодец, — похвалил Быстров. — Завтра сюда опять, только пораньше, ночью не надо, лучше под вечер, когда светло, меньше подозрений.
— А увидят?
— Ну и пусть, пошел погулять.
Быстров крепко, по-мужски, пожал ему руку.
— А теперь спать, спать беги!
За стенкой спорили… Кто спорит? Как хочется спать! Раз, два, три! Слава вспрыгнул на подоконник…
Через минуточку в дверь:
— Можно?
— Входи, входи…
На него не обращают внимания. Астров сидит у машинки. Ряжский у телефона. Филодендрон задвинут в угол, загораживает киот, Шишмарев стоит у стола, а на столе, на краешке стола, сидит еще один офицер, круглолицый, голубоглазый, белолобый — есть такие скучные девки, на них долго никто не женится, а если женится, то умирает с ними со скуки.
Слава довольно скоро разбирается в споре. Тот, что на столе, настаивает собрать волостной сход, выбрать волостного старшину. Армия уйдет вперед, надо оставить свою власть, восстановить старые институты. Деникин, как известно, несет свободу и демократию, пороть будем потом, поэтому не нужно назначать, назначения никогда себя не оправдывают, пусть сами выберут, мы не позволим выбрать кого не надо, и откладывать с выборами не стоит, необходимо до ухода восстановить старые институты…
А полковник возражает:
— Ротмистр, нам не до выборов… — Ага, значит, тот, что на столе, ротмистр. — Поверьте, Кияшко, армию не следует отвлекать гражданскими делами… — Фамилия ротмистра Кияшко. — Да и кто гарантирует, Илья Ильич, что не выберут большевика?
Значит, тот, что на столе, ротмистр Кияшко Илья Ильич. Но… если он ротмистр, почему он сидит перед подполковником?
И как он хохочет, этот Кияшко, как самоуверенно и нагло. Что ты такое, ротмистр, если можешь хохотать прямо в лицо подполковнику?
— Мы выберем большевика?! Да я все уже знаю здесь, знаю, кто и чем дышит. У здешнего попа пять дочерей, так я уже знаю, какая с кем спит! Я собрал кое-какие данные, политический настрой населения вполне удовлетворительный, выберут того, кого им укажут, мы подготовим кандидатуру. Я прошу вас не игнорировать политические задачи движения, не заставляйте меня звонить генералу Жиженко.
Шишмарев смотрит на Кияшко, как на скорпиона. Почему скорпиона? Так кажется мальчику.
— Черт с вами, ротмистр. Созывайте сход. Но мне там делать нечего.
Кияшко смеется еще веселее:
— И мне. Сход проведет само население…
Они уходят. Шишмарев делает какие-то знаки Рижскому — мол, я скоро вернусь, — ему, видно, не хочется уходить, но очень хочется спровадить Кияшко.
— Кто это? — спрашивает мальчик Астрова.
— Недремлющее око, — фальцетом произносит Ряжский.
— А генерал Жиженко?
— Контрразведка, — на этот раз обычным своим голосом бросает Ряжский. — И вообще, мальчик, об этих людях лучше не говорить.
— А чем он командует? — Слава кивает в сторону двери, давая понять, что вопрос относится к Кияшко.
— Гм… — Ряжский озабочен, не сразу находится. — Мыслями. И при этом не своими. Твоими, моими, вот его…
Астров мотает головой, желая показать, что у него нет мыслей.
Слава задумывается — будет сход или нет, надо передать об этом Быстрову.
Он все время толчется поблизости от штаба, там идет своя жизнь, о войне, кажется, никто не помышляет, — сапоги, лошади, машинное масло, хлеб, хлеб, хлеб, бинты и спирт, гвозди, зачем-то мел, кто-то требует мела, — зачем армии мел? — рапорта, ведомости, реестры, — вот что в обиходе действующей армии.
К обеду является Терешкин.
— Виктор Владимирович просит всех, кто в драматическом кружке, собраться после обеда в нардоме.
Неужели Андриевский собирается угощать деникинцев спектаклем?
В нардоме оживленно, весь кружок уже в сборе: сестры Тарховы, почмейстерша, Терешкин, все переростки и недоростки, но особенно оживлен Андриевский. Он в сером люстриновом пиджачке и лимонных фланелевых брюках, прямо денди с Васильевского острова, не восседает, как обычно, за своим карточным столиком, а снует туда-сюда, поднимает у всех настроение: эх, ему бы в парламент, то-то бы получился депутат.
— Юному санкюлоту, — приветствует он Славу.
Слава подозрительно осматривается. Нет никаких Кияшко, вообще никаких посторонних.
— Па-а-прашу на сцену.
Андриевский за режиссерским столиком.
— Га-а-спада… — Все-таки «гаспада», а не «товарищи», впрочем, он всегда избегал этого слова. — Командование армии обратилось
