Все принялись серьезно разглядывать макет, а император тем временем подтащил стул, чтобы дотянуться до фигурок. С радостным смехом, подражая лошадиному ржанию и пушечным выстрелам, он стал передвигать фигурки по доске. Назет протянул руку, чтобы его остановить, и Хэл посмотрел на эту руку. Тонкая, гладкая, изящная, с длинными заостренными пальцами и розовыми ногтями. Неожиданно он понял и, не сдержавшись, выпалил по-английски:
— Святая Мария! Вы женщина!
Назет взглянула на него, и ее янтарные щеки потемнели от раздражения.
— Советую не относиться ко мне пренебрежительно из-за моего пола, капитан. Как англичанин, ты должен помнить, какой урок вам преподала женщина под Орлеаном.
Хэл уже собрался ответить: «Да, но это было больше двухсот лет назад, и мы сожгли ее за все причиненные неприятности», — но сумел вовремя остановиться и сказал только виноватым тоном:
— Я не хотел вас обидеть, генерал. Это только усиливает мое восхищение вашим умением быть предводителем.
Назет не так-то легко оказалось умиротворить, манеры ее стали резкими и деловыми; она кратко объяснила тактическое и стратегическое положение двух армий и указала места, где можно использовать «Золотой куст». Она больше не смотрела на него прямо, и ее губы отвердели.
— Ожидаю, что ты будешь под моим непосредственным командованием, и с этой целью я приказала адмиралу Сенеку разработать простой набор сигналов с помощью ракет и фонарей по ночам и флагами и дымом днем; с помощью этих сигналов я с берега смогу передавать тебе в море приказы. Есть возражения?
— Нет, генерал.
— Что касается доли добычи, две трети идут в имперскую казну, остальное тебе и твоему экипажу.
— Обычно корабль получает половину добычи, — заметил Хэл.
— Капитан, — холодно сказала Назет. — В этих морях обычай устанавливает его христианское величество.
— Тогда я должен согласиться.
Хэл иронически улыбнулся, но Назет никак не откликнулась на это легкомыслие.
— Любые военные припасы и провиант, которые вы захватите, будут куплены императорской казной, захваченные корабли купит флот.
Она посмотрела на вошедшего писца, который, поклонившись, протянул ей лист жесткого желтого пергамента. Назет быстро просмотрела текст, потом взяла у писца перо, заполнила несколько граф и подписалась снизу «Юдифь Назет», добавив после своего имени крест.
Посыпав свежую надпись песком, она сказала:
— Написано на гизском языке, но к нашей следующей встрече я приготовлю перевод на английский. А тем временем даю слово, что в документе содержатся именно те условия, которые мы обсудили.
Она свернула документ, перевязала лентой и протянула Хэлу.
— Вашего слова для меня достаточно.
Хэл спрятал свернутый лист за рукав.
— Я уверена, что тебе не терпится вернуться на корабль, капитан. Я тебя больше не задерживаю.
Она как будто совершенно забыла о его существовании и все внимание обратила на своих командиров и глиняный макет на столе.
— Вы говорили о серии сигналов.
Несмотря на неприветливость Назет, Хэл испытывал странное нежелание расстаться с ней. Его тянуло к этой женщине, как стрелку компаса притягивает север.
Она не посмотрела на него, но ответила:
— Адмирал Сенек пришлет к тебе на корабль книгу сигналов до вашего отплытия. Епископ Фасилидес проводит вас к лошадям. До свидания, капитан.
Идя по длинному коридору рядом с епископом, Хэл негромко спросил:
— Скиния Марии здесь, в монастыре. Я прав?
Фасилидес резко остановился и посмотрел на него.
— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?
— Как набожный христианин, я хочу взглянуть на эту святую реликвию, — ответил Хэл. — Можете исполнить это мое желание?
Фасилидес нервно потянул себя за бороду.
— Может быть. Посмотрим. Иди за мной.
Он провел Хэла туда, где его ждал Аболи, и они оба прошли вслед за епископом по еще одному лабиринту лестниц и переходов и наконец остановились перед дверью, которую охраняли четыре монаха в рясах и тюрбанах.
— Этот твой человек — христианин? — спросил Фасилидес, посмотрев на Аболи.
Хэл отрицательно покачал головой.
— Тогда он должен остаться здесь.
Епископ взял Хэла за руку и подвел к двери. Он негромко сказал что-то по-гизски одному из монахов, и тот достал из-под рясы большой черный ключ, вставил его в замок и повернул. Фасилидес ввел Хэла в часовню за дверью.
В центре вымощенного камнем пола, окруженная лесом горящих свечей в высоких подсвечниках со множеством держателей, стояла скиния.
Хэл почувствовал огромное благоговение. Он знал, что это одно из главных мгновений его жизни, возможно, первопричина его рождения и существования.
Скиния представляла собой небольшой сундук на четырех ножках, вырезанных в форме львиных лап. У сундука были четыре ручки для переноски. Он был накрыт ковром с серебряной и золотой вышивкой, потускневшей от времени. По обе стороны крышки стояли золотые статуи ангелов со склоненными головами и сложенными в молитве руками. Это был ошеломляюще красивый предмет.
Хэл почувствовал, что колени его сами собой сгибаются, как у золотых ангелов.
— Боже Небесный, я пришел по Твоему приказу, чтобы выполнить Твое желание, — начал он молиться вслух.
Много времени спустя он перекрестился и встал.
— Могу я взглянуть на чашу? — почтительно спросил он, но Фасилидес покачал головой.
— Даже я ее не видел. Слишком священное зрелище для глаз смертного. Ты ослепнешь.
Эфиопский лоцман вел ночью «Золотой куст» на юг под одним марселем. Непрерывно измеряя глубину дна, они оставили остров Дахлак слева и медленно вошли в устье залива Адулис.
Хэл в темноте тревожно прислушивался к голосу лотового.
— Нет дна на лине!
Несколько минут спустя:
— Нет дна на лине!
Всплеск лота, который опускается в воду с носа. Неожиданно монотонные возгласы изменились, голос лотового прозвучал резче:
— Глубина двадцать!
— Мистер Тайлер! — рявкнул Хэл. — Взять марсель на риф. Так держать до спуска якоря!
— Глубина десять!
Возглас лотового прозвучал еще тревожнее.
— Свернуть паруса. Бросить якорь!
Якорь упал в воду, «Золотой куст» прошел еще немного, и натянувшаяся якорная цепь остановила его.
— Примите палубу, мистер Тайлер, — сказал Хэл. — Я поднимаюсь наверх.
Он без единой остановки поднялся по вантам на грот-мачту и, добравшись до корзины впередсмотрящего, с удовлетворением отметил, что дышит ровно.
