Забуксировав оба кавасаки, «Вихрь» лег, наконец, курсом на север, к базе. Можно было бы, конечно, заставить «нарушителей» идти за сторожевиком своим ходо'м, да едва ли стоило рисковать. В надвигающейся ночи могло приключиться всякое, тем более, что шкиперы ботов не пытались оправдываться и не раскланивались с той притворной учтивостью, какую, не скупясь, напускал на себя недавно шкипер «Хризантемы».
Лица их были, мало сказать, угрюмы — злы. Упрямо, зло были сжаты губы, зло глядели из-под припухших век черные, немигающие глазки.
На каждом кавасаки Баулин оставил по два пограничника: на первом — Доронина с Кирьяновым, на втором — Левчука и Ростовцева. Только бы никого из них не укачало!..
А шторм разыгрывался не на шутку. К ночи он достиг шести баллов. Валы громоздились друг на друга, становились все выше; все круче. Ветер срывал с гребней пену, расстилал ее белыми полосами. Волны с грохотом обрушивались на бак, с головы до ног окатывая вахтенных, с шипением разбивались о командирскую рубку, злыми, солеными брызгами обдавали ходовой мостик.
Кавасаки, сдерживаемые буксирным тросом, зарывались в волну еще глубже, и трос то натягивался струной, то давал слабину, и тогда «Вихрь» кидался вперед.
Как ни привычны были к непогоде пограничники, но и они утомились от качки, от беспрерывного грохота, от колючих брызг, бьющих в лицо. Каждый новый удар волн, сотрясая сторожевик, отзывался во всем теле. В довершение ко всему резко похолодало. А кавасаки болтались за кормой, вдвое уменьшая ход сторожевика и делая еще более опасной встречу с тайфуном, грозившим нагрянуть с минуты на минуту.
Темнота пала сразу, будто небо задернули гигантским черным парусом. Баулин не видел океана, но чувствовал по водяной пыли, срывавшейся с гребней волн: уже восемь, а то и все девять баллов!
«Каково-то ребяткам на кавасаки?» — промелькнула мысль. И вдруг ошалевший ветер наотмашь ударил в лицо. Штормовые раскаты слились в сплошной грохот. Налетевшие со всех сторон острые, свирепые волны мотали и подбрасывали сторожевик. Океан распоряжался небольшим кораблем, как хотел. С пушечным залпом сорвался и улетел во тьму парусиновый чехол с тузика, жгутом взвилась лопнувшая радиоантенна, будто яичная скорлупа под молотом, вдребезги разлетелись от ударов волн толстые стекла в иллюминаторах рубки. Наружная обшивка и шпангоуты судна стонали, в такелаже на высокой ноте пел ветер. «Вихрь» дрожал, словно живое существо. «Толчея! Центр циклона!» — только успел подумать Баулин, как «Вихрь» рванулся, вроде бы у него вмиг утроилась мощность машины.
«Неужели?!» Баулин оглянулся, ища опознавательные огни кавасаки, но ничего не смог разглядеть— так густо был насыщен воздух водяной пылью.
— Так держать! — что есть мочи крикнул он рулевому.
— ...ать! — едва расслышал Атласов. Ухватившись за поручни, Баулин сбежал по трапу.
Густая осенняя волна накрыла его, щепкой приподняла над палубой, и, если бы он не вцепился в поручни, его смыло бы в океан. В следующее же мгновение «Вихрь» переложило на другой борт. Баулина швырнуло на металлические ступени трапа.
Едва не потеряв от боли сознание, капитан третьего ранга хлебнул горько-соленой воды и секунды две не мог ничего сообразить. Отфыркиваясь, отплевываясь, он нашел правой рукой штормовой леер, протянутый вдоль палубы, и тогда только рискнул разжать левую руку и расстаться с поручнем трапа.
Приняв попутно с десяток ледяных ванн, Баулин добрался, наконец, до кормы и убедился, что буксирный трос болтался свободно.
Бортовая качка прекратилась, значит «толчея» осталась позади, там, где были два кавасаки с четырьмя пограничниками.
Перебирая штормовой леер, командир вернулся на ходовой мостик, крикнул на ухо Атласову:
— Право руля на обратный курс!..
Товарищи по отряду считали Баулина самым волевым, самым твердым командиром, а между тем он двое суток не мог успокоиться, когда во время майского тайфуна матросу Шубину перешибло буксирным тросом руку. Шубин давным-давно выписался из госпиталя, ходил в пятый рейс, а Баулину было все еще не по себе. Он считал, что трос лопнул тогда по его недосмотру. Теперь, же четыре пограничника могут погибнуть или попасть в плен!
Четыре пограничника... Боцман Семен Доронин — он Баулину, всегда и во всем правая рука. Алексей Кирьянов, лучший комендор дивизиона, с которым так много пришлось повозиться, прежде чем он из упрямого, строптивого парня превратился в отличного пограничника. Буквально на днях Баулин узнал, что Алексей послал в Академию наук заявление с просьбой, чтобы его обязательно зачислили в экипаж если не первой, то хотя бы второй ракеты, которая полетит на Луну. «Здоровье мое — самое нормальное, — писал Алексей, — семейное положение — одинокий. Воспитанник комсомола и партии...» Иван Ростовцев, старшина второй статьи, обстоятельный, немногословный сибиряк, прямой души человек, добряк, жалеющий каждую подстреленную птицу, и при всем том смелый до отчаянности. Это он, Ростовцев, перепрыгивая с льдины на льдину, спас в устье Охты во время ледохода двух школьников, которых грозило унести в океан.
Петр Левчук, отличный сигнальщик, горячий, но отходчивый, смекалистый одессит, самозабвенно влюбленный в технику, в музыку и в родной город...
Все они, все четверо — молодцы ребятки. Любят нелегкую морскую службу, — это не у тещи на блинах! — любят товарищей, и добровольно ни за что не променяют небольшой, порядком уже послуживший на границе сторожевик ни на какой самый новейший эсминец или крейсер.
Что ответит Баулин в случае беды их близким, командованию? Чем оправдается перед своей совестью?..
Сетеподъемный бот-кавасаки боцман Доронин знал так же хорошо, как и «Вихрь». Отец его Никодим Прокофьевич работал главным неводчиком Усть-Большерецкой рыбалки на западном побережье Камчатки, и семи лет Семен уже играл со сверстниками в ловцов и курибанов[14], в девять — отец взял его с собой на глубинный лов сельди, к четырнадцати годам он начал помогать ловцам забрасывать невод, а в шестнадцать надел робу с отцовского плеча и работал на кавасаки у сетеподъемной машинки.
Словом, до военной службы Семену пришлось немало поплавать на кавасаки, но никогда еще ему не приходилось попадать на нем в такой шторм. Кавасаки — суденышко маленькое, всего шестнадцать метров в длину, и экипаж его — обычно не более шести рыбаков — во время непогоды с трудом размещается в носовом кубрике. Сейчас же на борту, не считая Семена с Алексеем, было девять человек. (Вероятно, для того, чтобы побыстрее разлить креозот и смолу по лежбищу котиков, хозяева «Хризантемы» намеренно увеличили команду бота.)
