Суп ему подал Жаргал. К своему удивлению, Антон заметил в его узких глазах сочувствие и жалость.
Котел дочиста промыть Жаргал не сумел — варево слегка отдавало керосином, но Антон хлебал горячую жижу с неизъяснимым наслаждением. Опорожнил кружку, провел пальцем по ее стенке, обсосал палец и, тревожась — дадут ли? — робко протянул кружку Жаргалу. Тот опять наполнил кружку до краев. Антон осмелел, подавал кружку еще два раза; последняя, четвертая вышла неполной: в нее Жаргал вылил из котла остатки. Чувство голода не прошло, но Антона прошибло по́том, все тело размякло. Теперь он знал, что и завтра съест столько же. И это согревало его не меньше, чем само варево. Отяжелевший, смотрел он на огонь осоловело, сонно. Над догорающими головнями скручивались в кудри сизые струйки дыма; неверное пламя подсвечивало бронзу ближних стволов. Антон, подремав, приладился тут же у костра спать. Но Жаргал растолкал его, указал место в балагане.
Утром он опять наелся до истомы, до изнеможения. Отдыхая, слушал, что они говорят. Разговор был о том о сем, без особого значения, а его и вовсе не задевал — тек мимо, огибал, как ручей голый камень. Вставить в разговор хоть одно свое слово не хватало духу. Все слова, какие у него были, казались теперь пустяковыми, легкими, как сухая мякина.
После завтрака Лешка ушел на болото, Жаргал в лес. Антон побоялся остаться наедине с Мартыном Семеновичем; тоже подался в лес, забрался в чащу, лег. Тут было тихо, как в могиле; от преющей подстилки несло сырым теплом. И ему вдруг захотелось глотнуть другого воздуха — полевого, с горьким духом полыни. Вспомнил свою Наташку. Она, конечно, дура, тут надвое не скажешь, однако Наташка таким манером от себя не отшивала. Покричит, поругается, поплачет от злости, потом зачнет уговаривать, а чтобы глядеть на тебя и не видеть, будто тебя нет и никогда не было, до этого не доходило.
Он чувствовал себя подло обманутым. Жизнь, стерва этакая, и тут надсмеялась, обдурила. Где же справедливость? Один — калека, другой — неженка тонкожилая, третий видел настоящую тайгу только сверху, и ничего, от страха голову не потеряли, сыты, в себе уверены. Каждый из них втрое слабее его. Да что там втрое! А вот поди же ты: не им, ему тайга намяла бока, без малого прикончила. Почему же так? Он всегда думал: тайга силе покоряется. И сейчас так думает. Но отчего же?..
Проверив медвежьи петли, Жаргал пошел на табор кружным путем. Надо было посмотреть, где лучше, удобнее поставить петли на коз. Во всех этих делах он смыслил не так уж много. Правда, в детстве приходилось бывать в тайге вместе с отцом, но это было давно, многое позабылось. Самое лучшее — порасспросить бы Антона: он, наверно, лес весь обегал. Однако Мартын Семенович запретил с ним разговаривать. Старик считает — удрал Антон. А Жаргал не верил и не верит в это. Сколько раз думал, ставил себя на место Антона — нет, он бы не убежал! Он бы остался, если бы даже знал, что это грозит ему гибелью. С таким пятном на совести — как потом жить?
Он вышел на берег ручейка, лопотавшего в траве.
Из травы выглядывали голубые, как осколки неба, чашечки синюхи, хлопьями пены висели цветы ятрышника. В дремотно-спокойной тишине жужжали зеленовато-оранжевые луговые пчелы-медуницы. Под старой, замшелой елью Жаргал увидел два крупных цветка лесной сараны. Рогатиной выкопал крупные луковицы, сполоснул их в ручейке, положил в карман.
На том берегу в густом ельнике хрупнула ветка. Жаргал всмотрелся. Недалеко от него резко качнулись ветви, и над зеленью ельника вскинулись огромные рога сохатого. Жаргал ступил за ель, прижался к стволу, смотреть ему мешала ветка; он отклонил ее. Сухо щелкнув, ветка сломалась. В ельнике зашумело, захрустело, и все стихло. Жаргал перепрыгнул через ручей, прошел к тому месту, где увидел рога сохатого. Трава там была истоптана, верхушки веток обкусаны. На земле отпечатались следы продолговатых раздвоенных копыт. Вот бы какого зверя убить!.. Тогда бы мяса им хватило! С таким запасом можно пройти и тысячу километров. Теперь, когда отыскался Антон, идти будет легче. Только бы дорогу через болото найти… У самолета, видать, был Антон, а не кто-то другой. Возможно, дороги и нет. Тогда что — ждать зимы? А как идти в летней одежонке?
Вместе с этими размышлениями к нему вернулись и те, что тревожили его с той самой поры, как понял: вынужденной посадки не миновать. Он виноват перед Мартыном Семеновичем, Лешкой, Антоном. Будь на его месте другой летчик, более опытный, все, видимо, было бы по-другому. А может быть, другой и не стал бы подниматься в воздух без радио? И он тоже не полетел бы без радио, но тут случай исключительный, ждать было невозможно. Или ему все это лишь кажется? Может быть, и в этом случае надо было ждать?
Сколько он ни думал, ничего решить для себя не мог, но чувствовал, что решить эти вопросы как-то нужно. В жизни, вероятно, еще не раз будет подобное, и он точно должен знать…
Приближаясь к табору, Жаргал увидел Антона. Он сидел под сосной и смотрел в просвет между деревьями на серые вершины гор. Услышав шаги, резко обернулся, встал. Вонзив в землю рогатину, Жаргал вынул из кармана саранки; одну, побольше, протянул Антону, другую очистил и стал есть.
— Ты сохатых видел?
— Тут, что ли? Тут не видел. Козы есть, а сохатых не видел. — Антон сосредоточенно общипывал усы саранки, на Жаргала не смотрел.
— Где, по-твоему, надо петли на коз поставить?
— Там. — Антон показал рукой в сторону ущелья. — Там, понимаешь, тропа. Хочешь, я покажу? Или сбегаю поставлю. Зачем ты будешь маяться, я сам, один поставлю. Я ту тропу знаю.
Антон все вертел в руках саранку, общипывал, обдувал, обтирал. Он вроде бы стеснялся есть ее при Жаргале.
— Ты как тогда отстал?
— Как отстал? — Антон кашлянул. — Как, говоришь, отстал? — Еще раз кашлянул. — Пошел по грибы и закружал. Иду туда — лес. Иду сюда — лес. Лес и лес, лес и лес…
— Я так и думал… — кивнул головой Жаргал.
— А то еще что… — взбодрился Антон. — На другой день выбрался я туда, где вы оставались. Глянул — нету. Зашлось у меня, понимаешь, сердце. Ну, думаю, пропал, дурья твоя голова. Ох, Жаргалушка, знали бы вы, какие мучения я принял, какого страху натерпелся! Не приведи бог! — Он виновато улыбнулся, добавил: — Бога помянул, хотя и неверующий.
— Ты сарану ешь.
— Большое спасибо за угощение. Наголодовался я за эти дни… А чего это Мартын Семенович на меня косится? Поди, думает, скрылся от него?.. — Антон засмеялся принужденно, откусил сарану.
— Это он так… — Жаргал не нашел ничего в оправдание Мартына Семеновича, почувствовал себя неловко за него. — А зачем ты в самолете все поковеркал?
