виднелся отпечаток тела. На подушке остался след от головы, на покрывале – вмятина от ботинок. И совершенно явственно – совсем рядом! – слышалось дыхание…
Марриотт попытался взять себя в руки. Борясь со страхом, он заставил себя окликнуть друга по имени:
– Филд! Это ты? Куда ты спрятался?
Ответа не последовало, но дыхание по-прежнему доносилось с кровати. Собственный голос показался таким чужим и жалким, что Марриотт не стал повторять вопроса, а, опустившись на колени, заглянул под кровать и наконец, стянув матрас на пол, принялся срывать с него покрывало, простыни, одеяло. Хотя Филда нигде не было видно, звук дыхания не умолкал. Студент отодвинул кровать от стены, но звук остался на том же самом месте.
Теряя самообладание, Марриотт бросился обыскивать комнату. Он торопливо обшарил буфет, комод, маленькую нишу, где висела одежда, – все напрасно. Крошечное окно под потолком было закрыто; впрочем, в него не пролезла бы и кошка. Дверь в гостиной была заперта изнутри, через нее Филд не мог уйти. В голове у Марриотта зашевелились странные мысли, влекущие за собой неприятные ощущения. Все более волнуясь, он перетряхивал постель, пока спальня не стала походить на поле боя. Он обыскал обе комнаты, прекрасно понимая тщетность этого занятия, – и снова принялся искать. Его прошиб холодный пот, а тяжелое дыхание по-прежнему раздавалось там же, куда он уложил спать Филда.
Тогда Марриотт попробовал изменить тактику. Вернул кровать на прежнее место и сам улегся туда, где лежал его гость. Но тут же вскочил как ужаленный: кто-то дышал у самой его щеки, точнее, между его головой и стеной – в этом промежутке не уместился бы и грудной младенец.
Студент вернулся в гостиную, открыл окно, чтобы впустить побольше света и воздуха, и попытался трезво и спокойно обдумать происходящее. Он знал, что у того, кто слишком мало спит и слишком много читает, случаются яркие галлюцинации, и вновь перебрал в уме подробности той ночи и собственные ощущения: звонок, приход гостя, зловещее пиршество. Нет, ни одна галлюцинация не может охватить всю последовательность событий и продолжаться так долго. Менее охотно он вспомнил беспричинный страх и острую боль в руке – все это не поддавалось никакому объяснению.
Мало того, когда он стал анализировать события прошедшей ночи, его вдруг осенило: за все это время Филд не произнес ни слова! И словно в насмешку над ним и над его попытками разобраться в этом наваждении, в спальне кто-то дышал – ровно, глубоко, размеренно. Это было невероятно.
Преследуемый мыслями о нервной горячке и надвигающемся безумии, Марриотт надел фуражку и плащ и вышел из дому. Утренний ветер на Артурз-Сит, запах вереска и моря прочистят ему мозги. Час или два он бродил по лужам над Холируд, пока из него окончательно не выветрился страх. Вдобавок ему зверски захотелось есть.
Вернувшись к себе, Марриотт увидел, что в комнате спиной к окну кто-то стоит. То был его товарищ по курсу Грин, который готовился к тому же экзамену.
– Всю ночь просидел над книгами, – сообщил он. – Решил заглянуть к тебе, чтобы сверить конспекты и вместе позавтракать. А ты, я вижу, успел погулять? – заметил он, вопросительно глядя на приятеля.
Марриотт объяснил, что у него болела голова, но теперь прошла, и Грин понимающе кивнул. Однако, когда служанка поставила на стол дымящуюся овсянку и вышла, Грин заметил довольно принужденным тоном:
– Я и не знал, что среди твоих друзей есть любители выпить.
Замечание было довольно бестактным, и Марриотт ответил сухо, что и сам этого не знал.
– Похоже, парень отсыпается после изрядной попойки, – не унимался Грин, кивнув в направлении спальни и испытующе глядя на Марриотта.
Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, затем Марриотт с облегчением вздохнул:
– Слава богу! Значит, ты тоже его слышишь?
– Конечно слышу. Дверь-то ведь открыта. Но возможно, я сую свой нос куда не следует, тогда прости.
– Ах, дело вовсе не в этом, – сказал Марриотт. – Но я ужасно рад. Сейчас объясню. Если ты тоже слышишь дыхание, значит все в порядке. Но я, сказать по правде, здорово перепугался. Решил, что у меня нервная горячка или что-нибудь в этом роде. Ты знаешь, как много зависит от этого экзамена. Ведь тем, кто сходит с ума, всегда сначала что-то мерещится, и я…
– Ничего не понимаю, – нетерпеливо перебил Грин. – Что за чушь ты несешь?
– Слушай меня внимательно, – произнес Марриотт, стараясь говорить как можно спокойнее, – я все тебе объясню. Только не перебивай.
И он подробно рассказал все, что случилось ночью, не забыв упомянуть и про боль в руке. Затем поднялся и подошел к двери в спальню.
– Ты ясно слышишь дыхание? – спросил он. Грин ответил утвердительно. – Тогда иди со мной, обыщем комнату вдвоем.
Однако Грин не двинулся с места.
– Я уже был там, – сказал он неуверенно. – Я услыхал этот звук и решил, что это ты там дышишь. И вошел.
Ничего не ответив, Марриотт распахнул дверь как можно шире. Звук стал громче.
– Но ведь кто-то там должен быть, – прошептал Грин еле слышно.
– Кто-то там и есть, только где?
И Марриотт знаком пригласил товарища следовать за ним, но Грин наотрез отказался: он уже там был и ничего не обнаружил. И ни за что на свете не войдет туда опять.
Они закрыли дверь и вернулись в гостиную, чтобы спокойно все обсудить. Грин стал подробно расспрашивать друга о событиях прошедшей ночи, но толку от этого было мало, ибо вопросы не меняли сути дела.
– Боль в руке – единственное, чему должно иметься логическое объяснение, – сказал Марриотт, поглаживая руку с вымученной улыбкой. – Чертовски болит, хотя я не помню, чтобы повредил ее.
– Дай-ка я тебя осмотрю, – предложил Грин. – Я прекрасно разбираюсь в анатомии, хотя экзаменаторы отказываются это признать.
Им захотелось немного подурачиться, и, скинув пиджак, Марриотт засучил рукав рубашки.
– Боже мой, кровь! – воскликнул он. – Взгляни! Что это?
Рядом с кистью виднелась тонкая красная линия. На ней алела свежая капля крови. Грин подошел поближе и несколько минут разглядывал ранку. Затем опустился на стул и пристально посмотрел в глаза приятелю.
– Ты просто где-то поцарапался, – сказал он наконец.
– Здесь нет следов ушиба. И от царапины рука так не болит.
Марриотт сидел недвижно, молча уставившись себе на руку, словно на ней была написана разгадка тайны.
– Что ты там разглядываешь? Самая обычная царапина, – голос Грина звучал не слишком убедительно. – Ночью ты был возбужден и…
Марриотт пытался что-то сказать побелевшими губами. Пот выступил крупными каплями у него на лбу. Он наклонился к самому уху
