— Жаргал, иди сюда! Тут пещера.
— Большая?
— Не видно, темнота…
— Обожди, сейчас посмотрим. — Жаргал наснимал с березы коры, взял из костра головешку. — На, полезай.
Лешка пролез в дыру, сел на орлиное гнездо, запалил бересту. Пещера постепенно расширялась, дно ее покато опускалось вниз. Пламя трепетало на серых сводах, проваливалось в глубокие трещины. Дальше пещера, расширяясь, стала настолько высокой, что они могли распрямиться во весь рост. Свод был неровный; из него выпирали острые глыбы, готовые, кажется, сорваться в любую минуту. То расширяясь, то сужаясь так, что приходилось протискиваться боком, пещера уходила вниз. Закончилась она щелью с острыми краями.
Воздух в глубине пещеры был сухой, застойный, с прогорклым запахом пыли; ближе к выходу со сводов свешивались клочья засохшей паутины.
— Тут мы и заночуем, — сказал Жаргал. — Повезло…
В пещеру натаскали дров, втянули гурана. Костер разложили неподалеку от входа, и дым вытягивало в щель, точно в трубу. Пока жарили на углях печень гурана, просохла одежда, развешанная на стенке у костра. После ужина отгребли огонь, настлали на горячие камни веток и легли спать, тесно прижавшись друг к другу. Утром Лешка поднялся, чтобы разложить огонь. Дров было маловато, и он пополз к выходу. Дождь все еще не перестал, но был реденький, мелкий. Холодный ветер гулял над лесом, взлохмачивал крону деревьев, трепал листья кустарников, заворачивая их вверх исподней, светлой стороной, приглаживал траву на поляне. Сверху камни на поляне были как стадо овец на пастбище. Но что это? Один из камней, там, у самого леса, как будто шевелится? Ну точно!
— Ребята, смотрите-ка, что там?..
Рядом с ним, теснясь, высунулись из дыры Жаргал и Антон.
— Однако, это медведь? — Глаза Жаргала сузились в в щелки. — Медведь.
— А ведь верно! — подтвердил Антон. — Чего он тут лазает?
Медведь медленно передвигался против ветра, останавливался, к чему-то принюхивался.
Сосредоточив все свое внимание на медведе, они не видели, что на другой стороне поляны из чащи вылез огромный кабан. Он тоже держал нос по ветру и быстро трусил по траве, будто плыл в ней, рассекая зеленые волны клином мощной головы. Не сразу сообразили ребята и то, что медведя (кабана тоже) манил к себе запах внутренностей гурана, брошенных Антоном.
Медведь добрался до внутренностей, обнюхал их, пошевелил лапой, с хозяйской неторопливостью обошел вокруг, как бы оценивая находку. Появление кабана, который вылетел из-за камней в трех шагах, было для медведя (и для людей тоже) полной неожиданностью. Он попятился, чифкнул. Кабан резко щелкнул клыками, ринулся на медведя. Хрипло рявкнув, медведь ловко уклонился от встречи. Кабан, прямой, как обрубок бревна, проскочил мимо, моментально развернулся, взрыв копытами землю, и сразу же бросился в новую атаку. Сшиблись. Шум, возня, пыхтение… И вдруг горы раскололись от леденящего душу рева медведя, хриплого и гулкого. Когда противники разошлись, ребята увидели на боку медведя огромную рану: будто острым как бритва ножом его полоснули. Обезумев от боли и ярости, медведь уже не уклонялся от встреч с кабаном, орал, прыгал за ним, хватал зубами горбатый загривок, молотил по спине лапами, не замечая, не чувствуя, что страшные клыки противника изрезали всю брюшину.
Во все стороны летели ошметки грязи, клочья шерсти, брызги крови. Битва кончилась так же внезапно, как и началась. Медведь изловчился и обрушил на спину кабана могучую лапищу. Будто сломанная жердь, хрустнула кость. Кабан осел на задние ноги, потащил их за собой. Медведь — за ним, клацнул зубами, но сил у него уже не было, свалился и пополз, оставляя за собой темную полосу. Он уползал к лесу, слабея с каждой минутой. Наконец остановился, судорожно дергаясь, и замер. Кабан волочил перебитый зад в другую сторону. У него хватило сил добраться до леса, но и он ткнулся носом в чащу, затих.
На том месте, где они бились, остались круг истолченной травы и вбитая в землю требуха гурана.
Потрясенные буйством дикой, необузданной ярости и силы, люди долго молчали. Им не верилось, что все уже кончилось, казалось, кабан и медведь разошлись для передышки. Но проходили минуты, а недавние противники оставались неподвижными.
— Что, они так и будут лежать? — шепотом спросил Лешка.
Ему никто не ответил.
Антон спустился, насобирал дров, подал Лешке. Каждый для себя изжарил кусок мяса; позавтракали. Звери по-прежнему не подавали признаков жизни.
— Ну что, пойдем?
— Пошли.
Осторожно, с рогатинами наготове приблизились к медведю. Предосторожность оказалась излишней: медведь истек кровью.
Кабана пришлось добивать. Жизнь слишком медленно, неохотно покидала могучее, будто литое тело…
Ни с того ни с сего они оказались обладателями огромного количества мяса. Кабана и медведя разделали, подняли в пещеру. С собой взяли столько, сколько могли унести.
В лесу, продутом ветром, было солнечно. Свет пробивал крону деревьев, косыми столбами падал на сырую землю. В нем купались метляки, сверкали слюдяными крыльями стрекозы. Лес будто обновился, наполнился бодрой свежестью. Эту свежесть Лешка вбирал в себя, как вбирают травы тепло солнца.
В пещере они забрали остатки мяса. Лешка шел почти с пустым рюкзаком. В рюкзаке Жаргала мяса было тоже немного. Больше, чем у них двоих вместе, раза в два больше, нес Антон. Никто ему столько не наваливал, — сам нагрузился. Лешку так и подмывало поехидничать. С чего это, мол, ты стал таким падким на работу? Уж и начал было, но Жаргал дернул его за рубаху:
— Нехорошо…
И Лешка замолк. Но совсем не потому, что был согласен с Жаргалом. Начнешь задирать Антона, он возьмет и взбрыкнет, откажется нести… Пусть попотеет, долго прохлаждался. Там, в тайге, когда работали, лишней иголки не брал. А мог бы иногда и помочь. Черта с два такой поможет. У тебя ноги подламываются, а он только сочувствует, только жалеет: «Тяжело? Бедненький!» По глупости своей Лешка в ту пору жался к нему. Теперь такими словами не подманит — учен.
На сыром песке Жаргал увидел след сохатого. Постоял, что-то прикидывая в уме.
— Вы на табор идите. Я по этому следу пройду.
Лешка не захотел от него отставать. Антон помялся маленько и тоже за Жаргалом потянулся.
След петлял среди омытых дождем деревьев. Давно ли все деревья леса казались Лешке на одно лицо; не вдруг бы, пожалуй, отличил лиственницу от кедра, пихту от ели. А много ли ума надо, чтобы отличить? Вон он, кедр… Высится зеленым утесом, клочья моха на нем, как седая борода. Лиственница совсем не то: она не косматая, постройнее и посветлее. И меж собой деревья разнятся. Тут, на поляне, сосны приземистые, в зеленой хвое, будто в шубах, а там одна — без одежды, только шапка на макушке. Проломилась она желтым стволом сквозь гущину подлеска, подняла шапку свою до самого неба.
