— Глупости, — не совсем уверенно успокаивал он ее. — Напротив. Меня просили, как бухгалтера, помочь им... Но если я к вечеру не вернусь, сообщи на службу, со мной ведь все документы...
Жена залилась слезами. Увязала ему с собой тощий узелок. Проводила до Гимназической улицы. И перекрестила тайком.
Перед Медведевым предстал щуплый, взъерошенный человек неопределенного возраста, с маленьким пуговкой носиком, на котором прыгали железные очки, с пухлым портфелем под мышкой.
А Сердюк увидел за столом стройного молодого человека. Открытое лицо, веселый взгляд. На петлицах ромбы. В приемной сказали, что это сам заместитель начальника окружного отдела.
Сердюк сбивчиво рассказывал о своей командировке, выкладывал на стол сводки, акты ревизии.
Просматривая документы, Медведев подробно расспрашивал о случайных встречах, задумывался над отдельными словами. Сердюк нервничал. Ему казалось, что этот чекист пропускает самое важное и останавливается на мелочах, не имеющих никакого значения.
— Что же, крупы вы так и не достали?
— Да бог с ней, с крупой, — смутился Сердюк.
Но Медведев попросил рассказать подробнее. Сердюк передал ссору на ярмарке в Каховке. И опять такое незначительное событие почему-то заинтересовало чекиста.
— Так и сказал, что наши деньги скоро не будут ходить?
— Слово в слово! Да мало ль что болтают на рынке!..
— Вы бы узнали в лицо этого человека?
— Из тыщи узнал бы! — вспыхнул Сердюк. — Шакала этого, пока жив, не забуду!
— А это что у вас? — заметил Медведев узелок, который Сердюк старательно запихивал в переполненный портфель.
— Это так... — бухгалтер стал пунцовым, а носик у него побелел. — На всякий случай... — пробормотал он.
Медведев покачал головой, словно тень пробежала по лицу.
— Вам страшно было прийти сюда?
— Ну, знаете, ГПУ все-таки... И я вел себя в окружкоме, очень резко я... А время сейчас такое...
Медведев осторожно взял из рук у него узелок, положил на стол.
— Ничего, дети ваши съедят. А сейчас пойдем к нам в столовку, пообедаем.
— Как, то есть? Куда? Ведь я не имею отношения.
— Это недолго. И здесь же в доме. Не беспокойтесь, — улыбнулся Медведев, — одна лишняя порция найдется, кое-кто из товарищей неожиданно выехал в командировку. И портфель оставьте. Нам с вами еще многое нужно обсудить.
В коридоре, освещенном горящей вполнакала лампочкой, волновалась очередь: столовка была тесной, и обедали в три смены. Это были почти сплошь молодые ребята, и поэтому они отчаянно шумели, наперебой острили, встречали каждого выходящего из столовой смехом, одобрительными возгласами. К тому моменту, когда Медведев и Сердюк пристроились к очереди, нетерпение ожидающих достигло крайнего предела. Посыпались прибаутки на тему о том, что сытый голодного не разумеет, что они там поели и теперь в зубах ковыряют.
— Правильно, товарищи! — -крикнул Медведев, перекрывая общий шум. — Они о нас забыли. Предлагаю напомнить! — И на залихватский мотив запел:
— Походная каша
Любимая наша
Дымится в лесу и в степи.
Дружный хор оглушительно поддержал:
— В боях и тревогах,
На дальних дорогах
Чекистскую дружбу крепи!
А будет нам туго,
Застигнет нас вьюга,
Разделим последний кусок,
И пояс подтянем,
И песню затянем,
Ведь путь у чекиста далек!
Сердюк с удивлением оглянулся на Медведева.
— Кто-то из наших сочинил, — улыбнулся тот, подпевая и дирижируя себе обеими руками.
Наконец впустили. Дежурному, проверявшему пропуска, Медведев что-то шепнул, ввел Сердюка, усадил за стол, и через несколько минут тому принесли глубокую тарелку рассыпчатой мамалыги и ломтик черного хлеба.
— А вы что же? — поднял он голову к Медведеву, уписывая за обе щеки.
— Я уже поел, — кивнул ему Медведев, — перед вашим приходом.
Только сейчас понял Сердюк, до чего он голоден. После каждой ложки вспоминал детей, говорил себе: «Довольно!» — и не мог остановиться. Съев половину, решительно отодвинул тарелку. Приподнявшись, потянулся к Медведеву.
— Товарищ Медведев, можно остальное с собой? Я уже сыт. Детишкам... — Завертывая мамалыгу в лист бумаги, он мечтательно и с оттенком неодобрения говорил: — Эх, если б все у нас могли так питаться! Хорошо вам живется...
Медведев не успел ему ответить. Внезапно в столовой стало очень тихо. От дверей между столами тяжело шел человек в форме, слегка сутулясь, наклонив седую голову, исподлобья оглядывая обедающих. Остановился, негромко сказал, но услышали все:
— Сейчас кто-то из чекистов в булочной на углу взял без очереди хлеб. Мне пожаловались представители очереди. Они ждут хлеба на улице в двадцатиградусный мороз со вчерашнего дня. Кто это сделал?
Люди вокруг перестали дышать. Стало неимоверно тяжело терпеть тишину.
В углу встал человек с белым лицом и, облизнув пересохшие губы, беззвучно что-то произнес.
Вошедший не услышал и долго обводил взглядом комнату. Все ждали, когда он дойдет до угла. Он увидел. И тем же ровным голосом сказал:
— В двадцатом году я расстрелял бы тебя, не сходя с места. Положи на стол пропуск и уйди. И забудь, что ты был чекистом. — И лишь на последнем слове голос его едва не сорвался на крик.
Он стоял и ждал, пока тот шел через комнату. Только в кабинете Медведева Сердюк перевел дух.
— Да-а, нелегкое дело быть чекистом... — проговорил он, покачивая головой. — А ведь я не знал, какие вы... чекисты... ей-богу!
— Значит, начнем с того, — сказал Медведев, — что поедем с вами разыскивать спекулянта гречневой крупой. Согласны? В Каховку.
С того дня тихий бухгалтер Семен Семенович Сердюк почти два месяца не ночевал дома, мотаясь по всему округу и участвуя в самых невероятных и бурных происшествиях.
* * *
Продавец гречки оказался жителем небольшого хутора под Каховкой по фамилии Злобин. Он не сразу вспомнил Сердюка, а узнав, позлорадствовал:
— Пришла коза до воза!
Неожиданно Сердюк открыл в себе удивительные способности. Сидя у Злобина дома за чаркой и вдыхая запах шипящих шкварок, он с азартом кричал:
— Что ты мне на фунты гречку продаешь! Мне пуды требуются!
— Так де ж я тебе возьму, — разводил руками Злобин. — Последний мешок отдаю.
— А мне какое дело. Ты торгуешь? Торгуешь. Обеспечь покупателя! — не унимался Сердюк.
Оба были уже здорово навеселе, и Сердюк, пригнувшись и поманив хозяина пальцем, зашептал:
