— Я не знаю, на что вы намекаете.
— О, вы много одерживаете побед, граф Оливье дю Люк де Мовер! Ухаживаете по очереди то за блондинкой, то за брюнеткой; как осторожный поклонник, вы тихонько живете, запершись в своем замке, где сумели соединить вокруг себя самые разнообразные, хорошенькие цветки.
— Ну вот! Опять вы принимаете на себя роль сивиллы, забывая, что вы женщина, любимая и предпочитаемая всем другим.
— Да, в настоящую минуту. А завтра? А вчера?
— Вчера уже прошло, а завтра, может быть, никогда и не будет существовать; будем же пользоваться настоящей минутой. Я люблю вас, моя прекрасная Фебея, и умоляю, снимите маску!
— Граф, наш праотец Адам был выгнан из рая за любопытство. Смотрите, чтоб и с вами того же не случилось!
— Да, но Адам был тогда не на первом любовном свидании.
— А! — сказала она, рассмеявшись. — Так вы ждете, чтоб я откусила яблока и подала вам?
— Вы угадали; это яблоко покажется мне тогда вдвое вкуснее.
— Дайте руку, граф, и если мы не съедим этого яблока, так я вам предложу, по крайней мере, другие за ужином.
Она как-то особенно свистнула в золотой свисток, слегка оперлась на локоть графа и, подойдя к стене, прижала пружину. Отворилась потайная дверь, и они очутились в великолепно освещенной комнате.
— Вот и райские двери, — произнес, улыбнувшись, граф.
— Или адские, — возразила она.
— Все равно, я бы хотел за ними остаться.
— Прежде войдите.
Они вошли, и дверь за ними заперлась.
Это была роскошная, нарядная спальня, драпированная дорогой материей с серебряными и золотыми разводами, с софой из груды подушек, богатым, пушистым ковром и столиком у постели, сделанным в виде раковины, на перламутровом дне которой стояла ночная лампочка. Кровать резного дуба стояла на возвышении; легкий газ покрывал фиолетовый шелковый полог, спускавшийся из-под балдахина и перехваченный посредине золотыми аграфами. В глубине алькова видна была большая картина бледной царицы ночи, увидевшей в лесу спящего Эндимиона. Туалет, полускрытый кроватью, уставлен был множеством хрустальных флаконов, распространявших нежный аромат.
Перед софой стоял стол, накрытый на два прибора, и на нем холодный ужин и лучшие испанские вина. Канделябр в семь рожков с розовыми свечами один мог бы осветить всю комнату.
Оливье подвел незнакомку к софе.
— Снимите же шляпу и плащ, граф, — предложила она, садясь с улыбкой. — Можете также снять и вашу рапиру и пистолеты. Я не в том смысле буду жестока к вам, как вы предполагаете.
Граф замялся; ему вообще было немножко неловко с этой странной женщиной.
— Мадам… — начал он.
— О, не оправдывайтесь, граф! Я на вас не сержусь за это, — она засмеялась. — По-моему, храброму мужчине даже идет быть всегда с оружием в руках; это доказывает, что вы всегда одинаково готовы идти на любовное свидание и в битву. Ну, оставайтесь, пожалуй, при своем арсенале и садитесь сюда, рядом со мной. Или вам, может быть, больше нравится сидеть через стол от меня?
— Вы очаровательная женщина, — отвечал он, поцеловав ей руку и садясь возле.
— Мне это часто говорили, но я так скромна, что никогда не верила.
— А мне верите?
— Еще меньше!
— Злая!
— Попробуйте этого вина. За ваших возлюбленных, граф!
— То есть за мою возлюбленную?
— Неужели вы считаете меня такой глупой, Оливье, что я хоть на минуту поверю вашей любви?
— Так зачем я здесь, если б я вас не любил?
— Вы забыли, граф дю Люк, что я отчасти колдунья? Я отлично знаю, зачем вы здесь… Вы несколько раз видели меня мельком, и вам никак не удавалось снять с меня маску. В последнее наше свидание я сильно заинтриговала вас и, уходя, шепнула вам два слова, которые возбудили в вас сильное желание… как бы это сказать, граф?
— Быть столько же любимым вами, сколько и сам вас люблю.
— Нет! Это пустяки! Говорите откровенно: вы хотели сделать меня своей любовницей, больше ничего. Трудная, по-видимому, победа надо мной должна была сильно польстить самолюбию такого волокиты, как вы, придать вам весу в глазах придворных дам, а главное…
— Что же?
— Послужить оружием для вашего мщения.
— Что вы хотите сказать? — вскричал он, побледнев, как смерть.
— Только то, что говорю. Напрасно вы стараетесь обмануть самого себя. У вас одна любовь в сердце! Хотите, я вам скажу, кого вы любите?
— О, ради Бога! — сказал граф, проведя рукой по влажному лбу.
— Всегда так бывает, — продолжала незнакомка, как бы говоря сама с собой. — Человек любит, думает, что и его любят, кладет всю душу, всю жизнь и счастье на эту любовь и вдруг видит, что его низко обманули! Тогда прощайте и мечты, и счастье, и будущее. Сердце разбито. Если это случается с женщиной, она уходит в монастырь, молится и умирает. Мужчина же предается светской жизни, разгулу, любовным или политическим интригам. И то, и другое — самоубийство, только последнее вернее. Граф, выпьем за ваше здоровье и за здоровье Жанны дю Люк, вашей благородной жены!
— О, мадам! — воскликнул Оливье дрожащим голосом, встав с места. — Что вы осмелились сказать! Какое воспоминание пробудить! Вижу, что вы не любите меня. Я безумно поддался чувству, которое вы мне внушили; оно так сильно, что, поклявшийся ненавидеть женщин, я позволил себе признаться вам в любви и опять повторяю свое признание! Ради Бога, убейте меня, но не трогайте еще не остывшего пепла моего сердца!
Незнакомка нервно рассмеялась.
— А если я ревную? — пылко произнесла она. — Если и я вас тоже люблю?
— Вы меня любите! — вне себя проговорил Оливье, упав перед ней на колени.
— Сумасшедший! — промолвила она. — Вы не умеете читать ни в своем сердце, ни в сердце женщины. Неужели вы не понимаете, что такая страстная женщина, как я, сказавшая вам при всех то, что я вам сказала, непременно будет ревновать и к прошедшему, и к будущему? Хочу, чтобы, сказав мне: «Я тебя люблю!» — вы навсегда покончили с прошлым.
— Я не знаю, кто вы, — отвечал Оливье, — но у меня к вам странное, безотчетное чувство, Фебея; не мучайте меня, я вас люблю!
— Не верю, граф. Через неделю, через два часа вы будете смеяться надо мной с вашими товарищами, если бы я поверила.
— О, как вы можете так думать?
— А отчего же не думать? Чем вы доказали мне до сих пор вашу любовь?
— Чем доказал?
— Да! Послушай, Оливье, и я буду откровенна с тобой. Я тоже знатного рода; я в раннем детстве осталась сиротой, богатой, свободной. До сих пор я еще никого не любила, никто не входил сюда ко мне. Ты первый затронул мое сердце, ты будешь и последним.
Но человек, который полюбит меня, не должен любить другую женщину. Хочешь ты быть этим человеком?
