— И не стыдно тебе так со старым человеком!— сказал я, когда он возвратился.
Моргунов посмотрел на меня, и его лицо помрачнело.
— Ох уж мне эта сопливая интеллигенция,— зло сказал он.— Все бы им в душевных нюансах копаться: тот еще молодой, другой — старый... А если это последний!— ткнул он в мертвого ибиса.— Своими телячьими состраданиями ты заменишь его?
Поостыв, он, ища примирения, произнес:
— По-твоему, старина, его надо было отпустить безнаказанно? Так, что ли?
— А ведь не виноват он,—сказал вдруг Брагин.
— Это почему же?— повернулся к нему Димка.
— А потому, как, к примеру, я и сам ничего не знал про эту птицу. А кто ему про нее говорил?
— А-а! Те-емные мы,..—снова взбеленился Димка.— Сберегательную книжку все стараемся завести, а вот заиметь другую—про птах—тут у нас ума не хватает. У нас ведь как: когда закон в твою прибыль— мы его знаем, а когда он нам нос прищемляет — тут мы кричим, что сном и духом не ведаем. Это мы тоже от сирости своей творим? Слушайте!..— поднял он руку.
Над поймой Заманухи, над полями и плавнями, по всей зеленеющей под солнцем равнине громом перекатывались звуки стрельбы. Она нарастала как вал, как вакханалия безудержного остервенения. Охотники собирались домой и, прикончив на дорожку все веселящее зелье, раскрывали этому бессловесному миру свою душу. Брызгали колючими осколками бутылки, дырявились консервные банки и собственные шапки, кровавыми отметками падали подвернувшиеся под руку пичуги.
— И вправду дурость,— крутнул головой Брагин.
— Тут тебе, Серега, все: и дурость, и радость, и злоба.
— Пошли собираться,— позвал я, и они молча потянулись за мной.
Свернув палатку, мы начали укладывать остальное снаряжение. Дошла очередь и до закидушек.
— Все это ерунда на постном масле,— сказал я, сматывая провод.—Десять крючков—и три пуда приспособлений. Ни один дурак не потащит с собой.
— Э-э,— покачал головой Димка.— Умник... Мы и без тебя знаем. Важна идея.
Уложив поклажу в лодку, мы сунули подсадных в ящики, чтобы не путались под ногами.
— Ну, прощай, красавица,— говорил Димка, поглаживая Катьку по головке.— Спасибо тебе за зорьку. Стоп! Оставь-ка ты мне свой голосок на память.
Он развязал рюкзак, выдернул магнитофон, поднес микрофон к утке.
— Голос, Катя!— скомандовал Димка, и утка охотно исполнила его желание.
«Кря-кря-кря!»—наперебой отозвались ее сестры, сидящие в ящиках.
— Тише вы, замухрышки!—постучал Димка. Утки замолкли.
— Голос, умница!— снова попросил он, и Катька закатилась долгим криком, обозначавшим на утином языке: «Я здесь!»
— Теперь бы осадку надо. Катюша,— сказал Моргунов, но это уже было невозможно. Такой призыв утка могла послать только при виде своих диких собратьев.
— Ну ладно, спасибо и на том. Послушаем, что ты нам напела.— Моргунов перемотал пленку и включил звук.
Услышав собственный голос, Катька вздрогнула и вытянула в замешательстве шею, а закрытые в ящиках утки снова разразились кряканьем.
— Здорово мы их провели!— засмеялся Димка и еще раз проиграл запись. Подсадные отозвались еще громче.
Теперь мы смеялись втроем, пока Моргунов как-то сразу не смолк.
— А что, если...—поглядывая на Катьку и магнитофон, произнес он.
— Точно!— сказал Брагин, и я понял, что родилась новая идея. Только даже отдаленно не представлял я себе, сколько неожиданных хлопот доставит мне изобретательский зуд друзей и как далеко может занести человека фантазия,
2
Еще радовало солнце, но осень уже опалила пожаром сопки, когда мы снова собрались в Милую Девицу. Желтый ореховый лист падал с небес на дорогу, превращая ее в мягко шелестевшую реку, по которой багрово-красным огнем плыла сброшенная одежда кленов.
Ветер, бесстыдно посвистывая, обшаривал обнажившиеся, смущенные рябины, полыхавшие краской трепещущих ягод. В синем и чистом воздухе плыли последние паутинки бабьего лета.
Отговорила роща золотая Березовым несмелым языком —
негромко запел Димка. Голос его, как и в прежние годы остался сильным и чистым. Он пел с какой-то особой, душевной открытостью, и я всегда с удовольствием слушал его, но в этот раз сказал:
— Ты уж что-нибудь одно: или пой, или веди машину, а то как бы мы не отговорились.
Он усмехнулся, поерзал на сиденье и посмотрел на -меня.
— Сухарь ты, а не человек. Жить нужно чувствами.
— Ну да, это ведь я везу на охоту мешок транзисторов.
Димка хмыкнул и не ответил.
Задумав записать на пленку голос подсадной и потом подманивать магнитофоном уток, Моргунов три недели готовился к этому. Прежде всего он купил электромегафон, которым пользуются гиды, и приспособил его в качестве магнитофонного усилителя. Потом он испортил зонтик жены: пропитал его эпоксидной смолой, а ручку пристроил с обратной стороны. Смола затвердела, и зонтик остался навечно открытым. Теперь он годился разве что для сбора пресной воды в океане после кораблекрушения, хотя Димка и объяснил мне, что это звукоулавливатель. После этого он два дня возился с кучей проводов. Не забыл Моргунов и затею с закидушками, и то, что он сделал, было уже по-настоящему талантливо. Весь «маячок» получился у него чуть больше спичечного коробка. По виду крохотный фонарик, но работал он как настоящий маяк—прерывистым красным светом. Снизу—колечко для лески, сбоку—зажим, переключатель...
— А это для чего? —показал я на два непонятных назначения гнезда.
— А сюда ты можешь подключить хоть машину для чесания пяток, Клюнул сом—она тебя тихонько по пяткам раз-раз...
— Не дури!
— Ну для транзистора—неужели не ясно?
— Опять провода?
— Это уж на любителя. Хотя чего бояться проводов—их сейчас вон какими делают.—Он достал небольшой зеленый моток и показал мне.— Здесь сто метров, а человеку для трех удочек и пятнадцати за глаза хватит. Зато лег спать, настроил радио...
— Дальше я знаю, — сказал я.— Что вот это обозначает?
На пластмассовом корпусе маячка было написано фломастером: «БиМ».
— Что ж, по-твоему, только гениальным конструкторам можно увековечивать свои фамилии?
— Значит, Брагин и Моргунов?..
— Догадался.
— Ну-ну, гениальные конструкторы...— сказал я, хотя в душе был восхищен, и будь на то моя власть — тотчас же выдал бы Димке авторское свидетельство.
К охоте он сделал три маячка, правда, на двух последних никаких надписей не было.
— Сейчас мы заедем к моим знакомым!— стараясь перекричать шум мотора, крикнул Брагин.
...За излучиной Заманухи, в начале вала, на котором мы стояли в первый раз, показалась палатка. Брагин подрулил к берегу, и из нее выглянула худощавая с густой проседью в волосах женщина.
