Через много дней — через сколько именно, ему не узнать никогда, — все еще созерцая видения и мурлыкая свою песенку сорок девятого года о золоте, подобно тому, как утопающий напрягает все силы и сознание, чтобы удержаться над поглощающей бездной, он вышел, наконец, на снежный склон над ущельем и увидел внизу дым и людей, бросивших работу, чтобы посмотреть на него. Шатаясь, он спустился с холма, не переставая петь; и когда умолк наконец от недостатка дыхания, люди приветствовали его на все лады: Санта-Клаус!.. Усач!.. Последний из могикан!.. Дедушка Мороз! А он стоял перед ними очень тихо, без слов, и крупные слезы выступили у него на глазах. Он плакал долго, а потом, как бы спохватившись, сел на снег, но, не сохранив равновесия, покачнулся, упал набок и лишился чувств.
Не прошло недели, как старик Таруотер оправился и хлопотал по хозяйству, стряпая для пятерых обитателей ущелья. То были подлинные старые пионеры, закаленные и стойкие; они так далеко зашли на север за Полярный круг, что ничего не знали о клондайкском лагере. Впервые они услыхали о нем от старика. Питались они лосиной, олениной и копченой лососиной с приправой из диких кореньев, запасенных с лета. Они забыли вкус кофе, разводили огонь посредством зажигательного стекла, носили с собой горящие факелы при передвижении и курили сухие листья, от которых щипало язык и жгло в ноздрях.
Три года назад они делали изыскания от верховьев Койокука к северу, к устью Маккензи на Ледовитом океане. Здесь на китоловных судах они в последний раз видели белых людей и запаслись солью и табаком. Двигаясь затем на юго-запад по длинному пути, приводящему к месту слияния Юкона с Поркьюпайной у Форта Юкон, они напали на золото в речонке и остались здесь. Золотоискатели приветствовали Таруотера с восторгом, без скуки слушали его рассказы о сорок девятом годе и называли его Старым Героем. Мало того, с помощью настойки из хвои и ивового лыка с горькими и кислыми кореньями и клубнями они вылечили его от цинги. Он перестал хромать, его кости стали обрастать плотью. А главное, они не видели никакой причины, почему бы ему не извлечь золотого клада из земли.
— Как будет насчет трехсот тысяч, неизвестно, — сказали они ему однажды за завтраком перед уходом на работу, — ну а что скажешь о сотне тысяч, Старый Герой? Мы подсчитали, что каждый участок даст около этого, так как золотоносных жил в почве много и твой участок уже отмечен кольями.
— Покорно благодарю, ребята, — отозвался старый Таруотер, — могу только сказать, что сто тысяч весьма приличная сумма для начинающего. А все же я не отстану, пока не получу полностью своих трехсот тысяч. Я ведь за этим приехал.
Товарищи смеялись и одобряли его честолюбивые надежды, но полагали, что им придется разыскать для него более богатый прииск. А Старый Герой говорил, что с наступлением весны, когда он станет бодрее, придется ему самому приняться за дело и пойти на разведку.
— Почем знать, — заметил он, указывая на склон холма, — может быть, там, под снегом, корни мха сплошь в золотых самородках.
Больше он ничего не добавил, но по мере того как солнце поднималось выше, а дни становились длиннее и теплее, старик все чаще поглядывал через ручей на уступ, отчетливо выделявшийся на середине склона. И в один прекрасный день, когда оттепель была в полном разгаре, старик перебрался через ручей и поднялся на противоположный берег. На открытых местах земля кое-где уже оттаяла на дюйм. В одном месте старик остановился, захватил пучок мха корявыми руками и вытащил его с корнем. Солнце вспыхнуло на тусклом отблеске золота. Он тряхнул мох, и крупные самородки посыпались на землю. То было золотое руно, ожидавшее, чтобы кто-нибудь нашел его.
В летописях Аляски еще не забыта летняя тяга 1898 года из Форта Юкон на прииски Таруотерского холма. А после того как Таруотер продал свою долю обществу Боуди за полмиллиона долларов, он выехал отсюда на муле по новой дороге, с приличными постоялыми дворами по сторонам, прямо до парохода, высадившего его у Форта Юкон.
Первый раз, когда он сел за стол на океанском пароходе по отбытии из порта Ст. — Майкель, ему подавал седой официант с измученным лицом и согнувшимся от цинги туловищем. Старику Таруотеру пришлось раза два оглядеть его, прежде чем узнать, наконец, Чарльза Крейтона.
— Плохо пришлось, сынок? — спросил Таруотер.
— Не повезло мне, и все тут, — начал сетовать Чарльз, после того как они оба узнали друг друга и обменялись приветствиями. — Ни к кому из всей компании не привязалась цинга, только ко мне. Я пережил сущий ад.
Остальные трое здоровы и при деле, налаживают снаряжение для изысканий вверх по Белой реке будущей зимой. Энсон зарабатывает двадцать пять долларов в день плотничной работой, Ливерпул двадцать — как дровосек при лесопильне, а Большой Билл сорок — как старший пильщик. Я делал, что мог, и если бы не цинга…
— Верно, сынок, ты делал, что мог, а это, по правде сказать, немного; ты черств и раздражителен от чрезмерных деловых способностей. А теперь вот что я тебе скажу. Куда тебе, убогому, работать? Я уплачу капитану за твой проезд в память того, что вы когда-то меня провезли; отлеживайся и отдыхай. А что ты думаешь делать, когда высадишься в Сан-Франциско?
Чарльз Крейтон пожал плечами.
— Вот что я скажу тебе, — продолжал Таруотер, — найдется для тебя у меня дело на ранчо; поправишься и вернешься к своим занятиям.
— Я мог бы управлять вашими делами… — с готовностью начал Чарльз.
— Нет, мой друг, — решительно отрезал Таруотер. — Но ты сможешь копать ямы или дрова пилить, а климат у нас славный.
Таруотер вернулся домой как настоящий блудный дедушка: родными его был заколот и приготовлен упитанный телец. Однако, прежде чем сесть за стол, он пожелал прогуляться по окрестностям. Сыновья и дочери, невестки и зятья повалили за ним, униженно глядя на корявые старые руки, распоряжающиеся полумиллионным состоянием. Старик выступал впереди всех и не без лукавства высказывал мнения одно другого нелепее и бессмысленнее, но ни одно из них не вызвало протеста со стороны его свиты. Остановившись у разоренной мельницы, построенной им когда-то, он оглядел с сияющим лицом все протяжение Таруотерской долины и дальние высоты, вплоть до вершины Таруотерской горы, — все это теперь снова делалось его достоянием.
Вдруг у него блеснула мысль, заставившая его отвернуться и высморкаться, чтобы скрыть сверкнувшую в глазах искорку. Все еще в сопровождении всего своего семейства, он направился к обветшалому гумну. Здесь он поднял с земли старый валек.
— Уильям, — начал он. — Помнишь ты наш разговор перед тем, как я уехал в Клондайк? Неужели не помнишь? Ты мне сказал, что я сошел с ума, а я говорил, что мой отец выбил бы из меня дурь вальком, если бы я посмел так разговаривать с ним.
