Белый понял, что надежды на успех нет. Акула умела быстрее его переворачиваться на бок, в то время, как его горизонтальный плавник служил отлично для другой цели — всплывать почти вертикально — в этом именно и было его спасение. И потому, прежде чем акула опомнилась, он оказался на поверхности.
Внезапно тюлени бросились в воду. Они бултыхались в нее друг за другом и затем, повернув головы, смотрели ошеломленные, недоумевающие на берег, на высокую террасу, где, прислонясь спиной к скале, стоял во весь рост человек. На лбу его, под слипшимися от крови волосами, была видна глубокая рана — след того страшного удара, когда волны выбросили его на эту скалу.
Его лихорадочный взгляд обшарил горизонт, затем скользнул по испуганным тюленям и замер на перевернутой лодке.
Значит, это был не сон, не мучительный кошмар… Значит, он действительно видел чудовище и то. Неужели никому не удалось спастись?. Хотя бы одному. Пусть даже тому, который ударил его веслом. В сущности, хорошо, что он оттолкнул его. Если бы они проявили человечность, если бы взяли его в лодку..
А вокруг, за пенистым поясом прибоя, ревел океан — ощетинившаяся безбрежность, сливающаяся вдали, у неясной полоски горизонта, с другой безбрежностью — сияющей голубизной неба. Один! Один среди этого синего, грозно вздымающегося простора. И одна-единственная связь с миром, с близкими — слабая, почти безнадежная связь — эта лодка, выброшенная волнами на риф.
Во что бы то ни стало ее надо достать оттуда! Любой ценой! Иначе он никогда не сможет покинуть это дикое место, никогда не сможет спастись!
Пошатываясь, несчастный стал спускаться вниз по скалам, покрытым птичьим пометом и облепленным белыми раковинами морских желудей, будто причудливым каменным узором. Волны, шипя, налетали на них, пятились назад и, разбежавшись, снова набрасывались. Целый полк кривых раков, страшных, уродливых, расползся при его приближении во все стороны и попрятался в многочисленных щелях, прикрытых скользкими желтыми водорослями.
Человек вошел по колени в воду и, хотя волны толкали и заливали его, стал пытаться затащить продырявленную лодку на берег. Лишь через час, изнемогая от усталости, он дотянул ее до небольшого залива, единственного мелкого залива, откуда прилив не мог унести ее.
Но починку он решил пока отложить. Сейчас нужно было как можно скорее перенести на берег ящики с продуктами. Кто знает, сколько придется ему прожить здесь?
И вот, останавливаясь после каждого шага по неровному коралловому дну, он вытащил на сушу один ящик с мясными консервами. Открыл камнем верхнюю банку и, запустив в нее руку, набил вареным мясом свой голодный рот.
«Как дикарь!» — мелькнуло у него в голове. Но он не остановился, пока не опорожнил всю банку, и уже хотел было забросить ее в море, как вдруг испуганно опустил
А если понадобится? Здесь каждая жестянка может ему когда-нибудь пригодиться.
Лишь в это утро, после двухдневного путешествия по океану, Белый обнаружил стаю летающих рыб и пустился следом за ними. Испуганные рыбы стрелой взмывали в воздух, походя на вырезанных из перламутра ласточек, но, пролетев метров двести, снова бросались в волны и неслись вперед, отскакивая от поверхности воды, словно брошенные детьми плоские камешки.
Но дельфин слишком хорошо знал их искусство и потому, когда одна из них подскакивала вверх, продолжал мчаться вперед без колебаний, и лишь та снова касалась океана, впивался в нее своими многочисленными острыми зубами.
Охота и игра в одно и то же время! Возбуждающая, опьяняющая игра с жизнью и смертью!
Океан снова затих, величественный, царственно спокойный. По его шелковой коже пробегали, словно легкая дрожь, волны, они гнались одна за другой и никак не могли догнать.
Вытянувшись всем своим сильным телом, Белый летел по волнам, то вверх, то вниз, выскакивал на свежий, влажный воздух, насыщенный водяными брызгами, и в следующий миг нырял в текущую, искрящуюся синеву. Отовсюду струился свет: и с ясного безоблачного неба, и от колышущейся массы воды. И внизу, и по сторонам, и вверху — всюду спокойная яркая синь. Это был его мир — мир беспредельной лазури.
Дельфин уловил далекое фырканье китов, и в тот же миг летящие рыбы сменили направление своего полета. Издалека на них неслись, отталкиваясь от воды мощными ударами своих хвостов, двадцать-тридцать, а может быть и больше, китов-финвалов, которые с криками выпускали свои белые фонтаны.
Вдруг они резко остановились и в следующее же мгновение в ужасе бросились назад. Один из них вскоре отстал и начал так бешено колотить хвостом по воде, что океан около него забурлил в каком-то страшном прибое. Потом подскочил кверху, увлекая за собой три черных тени, резко выделяющиеся на его белом брюхе. Это касатки вцепились в его губу и теперь оттуда струилась алая кровь. Вокруг бороздило воду не менее дюжины острых спинных плавников. Затем кит затих, сжал губы в безнадежном упорстве, а беспощадные хищницы рвали ему рот своими зубами, как бульдоги, решив во что бы то ни стало разжать его челюсти и выгрызть толстый язык.
В спине одной из них, самой крупной, торчал гарпун, Дельфин узнал ее и в ужасе повернул назад, забыв про свою охоту.
Этот враг, этот ненавистный враг! Неужели ему суждено повсюду встречаться с ним?
Но скоро кит с касатками остались позади, и шум кровавой битвы затих. Дельфин успокоился, догнал стаю рыб и продолжал охоту. Надо было есть, надо было жить!
Над горизонтом висело пышное белое облако, одинокое облако посреди неба… Там, под ним — скалистый остров. Его еще не было видно, но Белый знал: где висят такие облака, там суша. Для него море не было какой-то однообразной водной ширью без дорог, без направлений. Со своим чудесным эхолотом он рыскал в глубинах и словно видел на сотни, на тысячи метров очертания морского дна, видел далеко протянувшиеся плато, подводные равнины, зазубренные горные хребты, которые то тут, то там разрывали блестящую поверхность в виде беспорядочно разбросанных архипелагов; видел глубокие ущелья, через которые проходили морские течения. Эти странные реки без берегов были длиннее и полноводнее любой земной реки и ползли как по самой поверхности океана, так и по дну его, извиваясь по узким подводным руслам — то горячие и соленые, нагретые отвесными лучами экваториального солнца, то холодные и почти пресные, влекущие с собой еще не растаявшие айсберги Антарктиды. Они то сливались одна с другой, то вдруг неожиданно расходились в разные стороны — всегда по одним и тем же путям, из века в век…
Для дельфина, как и для любого морского жителя, океан представлял собой огромную карту, ясную и четкую.
