Крепкий замок поддался усилиям десятка человеческих тел, и дверь с грохотом распахнулась, опрокидывая баррикаду из тяжелого кресла, мраморного столика и большой картины.
Вооруженные люди с ругательствами перешагнули через препятствие и бросились к окну.
— Ушел.
— Подлый коммунист.
Толстый, перетянутый поясом, как колбаса, полисмен высунулся в окно и крикнул:
— Эй, внизу!
— Есть.
— Куда ушла эта сволочь?
— На крышу. Мы стреляли, но промазали.
— Погоня?
— Послана погоня.
Трое штатских, предоставив полисмену организацию облавы, уделили все свое внимание ящикам письменного стола. Они с ловкостью опытных воров взламывали замки и нетерпеливо рылись в бумагах, газетах и брошюрах.
— Он не успел ничего спрятать.
— Вот письма.
— Шифрованные.
— Разберем.
— Литература выдаст его с головой.
— Это он.
— Никакого сомнения.
В дверях комнаты взволнованная хозяйка, ломая руки и утирая слезы, клялась в своей невиновности. Сыщики накинулись на нее.
— Давно он у вас?
— Неделю, только неделю.
— Как он назвал себя?
— Джо-Джое — приказчик складов Гопкинса.
— У него бывал кто-нибудь?
— Никого. Он уходил в шесть и возвращался в двенадцать.
— Вы его ни в чем не подозревали?
— Ни в чем. Он был вежлив, скромен и заплатил вперед.
— У вас много жильцов, кроме него?
— Пятеро.
— Они дома?
— Да, все кроме одного.
— Кроме кого?
— Кроме бухгалтера Стирена.
— Где живет бухгалтер Стирен?
— В соседней комнате.
— Откройте ее!
— У меня нет ключа.
— Тогда мы взломаем.
— Ломайте.
Дверь комнаты бухгалтера Стирена легко поддалась отмычке.
Сыщики внимательно оглядели аккуратную обстановку, пошарили в шкафу и письменном столе.
В ящиках последнего они наткнулись на странные вещи.
— Похоже, что это отмычки.
— Да, как будто.
— И целый склад патронов.
— Патроны кольтовские.
— Мы останемся здесь и будем ждать бухгалтера. Если вы предупредите его...
Хозяйка запротестовала против этого предложения. Она никого не будет предупреждать. Она...
Ее тирада была прервана шумом входной двери и звуком чьих-то шагов в коридоре.
Бухгалтер Стирен пожилой, франтовато одетый человек, показался на пороге своей комнаты.
Он удивленно взглянул на хозяйку, на сыщиков, на приоткрытые ящики стола и, поняв в чем дело, разразился руганью.
— Вы оба ослы и самые последние идиоты!— крыл он остолбеневших шпиков. — Кто вас просил? Кто вас просил?
— Но позвольте...
— Пойдите вы к дьяволу! Испортить все! Так испортить! Я бы взял его голыми руками. А вы...
— Но мистер Стирен...
— Какой я к черту Стирен. Пусть из вас кто хочет будет Стиреном, а с меня довольно. Довольно с меня работать рядом с официальной полицией. Довольно.
Сыщики начинали кое-что понимать.
— Вы не Генри от Пинкертона?
— Да, я Генри от Пинкертона, жалкие идиоты.
III
Генри от Пинкертона всю свою жизнь мечтал о хорошем деле. Его поистине собачья служба до сих пор сводилась к тому, чтобы организовывать отряды штрейкбрехеров и с их помощью срывать стачки.
Конечно, это было выгодное дело, но у Генри натура была широкая, как клёш английского матроса, и он ждал того дня, когда ему подвернется дельце на несколько десятков, а может быть, и сот тысяч долларов. И день этот настал.
В этот прекрасный день глава предприятия, сам Пинкертон-сын, вызвал его в свой кабинет.
— Есть дело, Генри.
— Да, сэр.
— И посерьезнее, чем ваши штрейкбрехеры.
— Отлично, сэр.
— Думаю поручить его вам. Вы способный парень...
— Очень рад, сэр.
— Дают сто тысяч.
— О, сэр.
— Ваши пятьдесят процентов.
— Спасибо, сэр.
— За инструкциями немедленно отправитесь к мистеру Ллойд.
— К мистеру Ллойд?
— Да, чего вы таращите глаза?
— Я, ничего, сэр... Я...
И Генри с дрожащим сердцем переступил порог роскошного дворца мистера Ллойд, миллиардера, владельца копей на Западе, дорог на Севере, пароходов на Востоке и еще чего-то во всех частях света.
Безобразный, как обезьяна, худощавый, маленький Ллойд быстро и кратко изложил ему суть дела.
— Том Тимбери. Член коммунистического союза молодежи. В прошлом году организовал стачку на моих копях. Едет на конгресс КИМ-а. Это увеличит его популярность. Вернется — масса неприятностей. Убрать.
— Да, сэр.
Генри встал.
— Постойте. Сто тысяч, если просто уберете. Двести — если достанете документы, разоблачающие организацию, работающую в моих копях. Имена, явки и так далее...
— Да, сэр.
— Расходы отдельно. Получите.
Ллойд протянул Генри чек, и Генри едва не упал в обморок, увидя на нем цифру в десять тысяч долларов.
Он работал, как каторжник. Скоро, очень скоро напал он на след Тимбери. Возможность «убрать» представлялась несколько раз, но Генри мечтал о двухстах тысячах и поклялся добыть документы.
Он принял облик бухгалтера, поселился рядом с Томом, следил, ночами не спал и, наконец, узнал, что в ночь перед своим отъездом Том будет иметь у себя в комнате все нужные документы, чтобы привести их в порядок для передачи.
Двести тысяч были в кармане Генри.
И вдруг...
Официальная полиция никогда не поумнеет.
Том был приговорен к месячному аресту за какой-то митинг. Приговор был вынесен с единственной целью помешать его поездке на конгресс. И эти олухи, эти кустари, называющие себя сыщиками, не могли подождать и решили арестовать Тома за три дня до отъезда — тогда, когда никаких важных документов у него быть не могло.
Генри рвал на себе волосы.
— Вы арестовали его?—спросил он сыщиков.
— Нет, он бежал.
— Слава богу.
— Как?
— Слава богу, говорю я. Еще не все потеряно. Он должен уехать через три дня.
— Но он бежал, и мы не можем найти его.
— Вы не можете. Вы не можете. Я найду его. Сто тысяч дьяволов! Я найду!
И, оставив сыщиков переваривать случившееся, Генри от Пинкертона выбежал из квартиры.
IV
В одну короткую секунду, ту секунду, которая нужна была для того, чтобы женщина успела поставить ногу на перекладину лестницы, Том Тимбери успел передумать тысячу вещей.
Билет на пароход, отходящий через три дня у него в кармане. Документы тоже. Все сводится к тому, чтобы успеть взять другой билет на завтрашний пароход другой линии, или, еще лучше, сесть совершенно в другом порту.
Скрип перекладины, на которую ступила нога женщины, вернул его к ощущению действительности. Да. Прежде всего надо сойти с этой проклятой лестницы. Черт возьми. Сейчас она полезет вниз, заденет его, испугается, сорвется и... все пошло прахом.
