Гассан, так звали человека в красном тюрбане, окончил свою молитву перед лицом собравшегося народа, затем поднялся и приказал рабам позвать некоторых из своих подчиненных.
Они пришли к дому и сели в кружок под тенистой смоковницей.
Познакомимся поближе к этими господами.
Одного из них звали Араби, на нем был оборванный египетский мундир. Можно было сказать с уверенностью, что этот молодец дезертировал из египетской армии и нашел приют здесь, чтобы безнаказанно продолжать свою буйную жизнь.
Против него сидел Ахмет, настоящий араб. Ему вряд ли было более двадцати лет, но распутный образ жизни исказил его черты, а широкий шрам на правой щеке еще более безобразил некрасивое лицо. Около него примостился турок Сади с лукавыми глазами, горбатым носом и кривыми ногами. Борода его была с проседью, ходил он сгорбившись. В Хартуме его искали уже несколько лет, так как он внезапно исчез из города вместе с доверенной ему кассой. Трое остальных были настоящие нубийцы, грубые, обтрепанные.
Гассан сидел посреди собрания и, казалось, обсуждал со своими сподвижниками важное дело.
Обсуждение в совете семи велись вполголоса, и даже Белая Борода не мог разобрать ни одного слова из их разговора. Он стоял в конце ряда домов направо и кормил молодого страуса. Какое ему было дело до предприятий торговца слоновой костью Гассана? Свою слоновую кость он отправил в Хартум и собирался в путешествие прежде, чем возвратится караван.
Тут Гассан подошел к нему.
— Белая Борода, — начал он, — я отправляюсь со своими людьми в путь. Мы разыскали новый склад слоновой кости. Путешествие наше может продолжиться две-три недели. Прошу вас принять на себя во время моего отсутствия управление серибой!
— Вы отправляетесь в путешествие, Гассан? — возразил удивленный Белая Борода. — Да ведь у вас почти нет запаса товаров, ведь вы тоже ждете свой караван!
— Белая Борода, — сказал Гассан, улыбаясь, — ведь вы знаете местные условия. Ваша система не годится. С ней разоришься.
Белая Борода нахмурился.
— Верно ли я вас понял, Гассан? Неужели вы хотите заняться тем, чем, к позору своему, до сих пор промышляли только нубийцы и турки?
— Я же мусульманин! — шутливо прервал его Гассан.
— Гассан, — сказал спокойно Белая Борода, — вы никогда не хотели мне сказать своего настоящего имени, но что вы христианин и европеец, этого вы не станете отрицать. Мне нет дела до того, что побудило вас скрываться здесь под чужим именем, но до сих пор я думал, что это не может быть что-нибудь дурное; до сих пор я был убежден, что Гассан, несмотря на всю свою суровость по отношению к рабам, все-таки не лишен благородства и предоставит другим грабить беззащитных!
— Белая Борода-Нежное Сердце, — мрачно возразил Гассан, — чего нам считаться! В этой серибе и в этой стране я один неограниченный властелин. Гостеприимство, оказанное мною вам, кажется, сделало вас спесивым?
— Меня спесивым? — воскликнул Белая Борода, отступая на шаг назад. — Как это понимать? Разве я был вам в тягость?
— Выскажусь яснее, — продолжал Гассан, иронично улыбаясь. — Обыкновенно торговцы слоновой костью, приходя к Газельей реке, строят себе собственную серибу. Люди, посылающие их, дают им для этого нужные средства. Конечно, где-нибудь в Каире или Хартуме нетрудно истратить эти средства. Бываешь сострадателен, а может быть, и легкомыслен. Впрочем, какое мне до этого дело? Одним словом, тогда уж нужно мириться с обстоятельствами, ваш план сэкономить деньги, назначенные на серибу, понравился мне благодаря той дерзости, с которой вы сюда пришли… и потом, видите ли, я хотел быть снисходительным. По правде говоря, мне было вас жаль, поэтому я терпел вас вблизи моей области и гостеприимно принял вас в своей серибе вместо того, чтобы показать вам настоящую дорогу. Для чего я это делал? Не ради ваших прекрасных голубых глаз, а просто потому, что вы хороший стрелок, что мне может пригодиться такой сорви-голова, как вы; я надеялся, что мы будем компаньонами.
Белая Борода стоял с широко раскрытыми глазами и раскрасневшимся от гнева лицом.
— Гассан, — закричал он, — вы этим наносите мне глубокое оскорбление!
— А теперь, — продолжал спокойно Гассан, — я требую за свои благодеяния первую, правда, незначительную услугу. Я приказываю вам остаться здесь, милостивый государь, и вы отвечаете за серибу. Я не требую этой услуги даром. Вы будете пайщиком в прибыли!
— Убирайтесь к черту! — закричал Белая Борода. — Я здесь не останусь больше ни одного часу. С одним Лео я как-нибудь доберусь до Святого Креста.
— Браво! — насмешливо воскликнул Гассан. — Я это предвидел, вы — смелая голова и, наверно, отправились бы вдвоем, хотя и знаете, что динки на севере поклялись грабить и убивать торговцев; но я уже принял надлежащие меры. Вашего храброго Лео уже четверть часа тому назад заковали в цепи; он будет моим заложником. Он отправится со мной, и как только Белая Борода попытается покинуть мою серибу, он будет обезглавлен, не будь я Гассан!
Белая Борода стоял пораженный, в глазах его отражалась бессильная злоба. А Гассан с дьявольской радостью продолжал:
— Не правда ли, я не ошибся, Белая Борода-Нежное Сердце не пожертвует жизнью своего раба и будет сторожить мою серибу?
Коварный мусульманин ушел, улыбаясь, а Белая Борода-Нежное сердце безмолвно возвратился в свой дом. Он видел, что Гассан не шутит.
В единственной комнате хижины, назначенной жилищем для Белой Бороды, царил мягкий полусвет. Окон здесь не было, и солнечные лучи проникали только через дверь, через щели и трещины в стенах. Здесь хорошо было мечтать на досуге, и Белая Борода провел здесь много приятных часов в воспоминаниях о прежних приключениях или в мечтах о будущем.
Как истый охотник он красиво убрал комнату: стены были украшены рогами буйволов и антилоп, под столом была разостлана шкура жирафа, а перед кроватью — шкура леопарда. На грубо сколоченном шкафу были расставлены чучела птиц: на суку дерева громоздилась птица-носорог, pendant к ней составляла карликовая цапля, а над обеими парил под потолком громадный орел с широко распростертыми крыльями. Позади стояли в строгой симметрии спиртовые банки со змеями и ящерицами, а между ними лежали створчатые и спиральные раковины.
Это был его «музей», как он обыкновенно говорил. Музей был мал, но изящен, и содержание его стоило ему немалых хлопот; ему приходилось даже держать для него сторожей. Сторожа эти теперь фыркали и бегали у его ног. Это были молодые кошки, пойманные им в степи и с трудом прирученные. Они спасали с грехом пополам музей от крыс, водившихся здесь во множестве и портивших все, что только им попадалось.
