— Ты, папаша, не сомневайся, найдем.
Мартынов наблюдал, как от дома отъехало авто.
В комнату вошел Козлов.
— Все в порядке, товарищ Мартынов. Григорий Нилыч жив и здоров, только возмущается, почему мы их не переловили.
— Порядок. Ну что, Александр Петрович, выйдет Собан на Данилова?
— Бесспорно. Он пошлет своих людей к Каину, сам не пойдет, не тот человек. Они привезут Фролова к Собану, а тот укажет им кафе «Бом».
— И Собан придет к Данилову?
— Он пойдет давить блатным авторитетом. Таков их закон. А Собан живет в законе всю жизнь. Он по их табели о рангах генерал, а Студент — человек, чина не имеющий. Будем ждать.
В гостинице «Лиссабон» в пыльном номере Собан сидел на кровати и слушал Семена.
— Так, значит, — он взял в руки пустой футляр с золотой монограммой ГВ на крышке. Посмотрел внимательно на переплетение золотых букв. Бросил футляр на пол и начал топтать ногами.
— Тихо, успокойся! — крикнул Копытин. — Семен, повтори.
Семен, сидящий на краешке стула, хлюпнул носом:
— Приехали мы, а он спускается...
— Кто?
— Тот фрей, что в «пти шво» играл. Идет с уголком желтым и марухой своей.
— Дальше.
— Мы в квартиру. Там все перевернуто, хозяин связан. Говорит, мол, были двое — Студент и девка, все взяли, как есть.
— И ты поверил?
— Я... Нет, я еще раз весь дом обшмонал, чисто.
— Кто этот Студент? — Собан налил из бутылки водки в стакан, — Кто?
— Крупье сказал, что налетчик питерский, ломбард на Лиговке взял.
— Слышал, кое-что доносилось и до нас.
— Семен, его надо искать.
— Коля, — Копытин дернул щекой, — в ЧК пойди, так, мол, и так, помогите найти.
— Ты, Виктор, конечно, человек умный, офицер. Но люди в законе живут иначе. Мы найдем его. Понял, Семен?
— А то! Позволь водочки, Собан, замерз нынче.
— Пей. И всех ребят по малинам и мельницам, пусть ищут. Я тоже кое-куда съезжу.
— Ты, Семен, принес, что я просил? — спросил Копытин.
— А то! Витя, все готово.
Он протянул Копытину два паспорта с эмблемой Международного Красного Креста. Копытин раскрыл, посмотрел:
— Ловко сработано.
— Это тебе не у Деникина, — заржал Собан, — у нас фирма.
Фролов спал чутко. Сторожей у него не было. Он сам да авторитет в жиганском мире охраняли его добро. Поэтому когда в окно заскребли, проснулся сразу. Прямо на белье накинул пальто, сунул в карман наган. К окну подошел, всмотрелся в темноту. В черном проеме забелело лицо. Появилось и исчезло.
— Ты, Колька? — сказал Фролов тихо и пошел отпирать черный ход.
Собан сидел в комнате за столом, не снимая шубы.
— Сдохнешь ты скоро, Каин, куда деньги денешь? Живешь, как червь. Тьфу!
— Ты не плюйся, чего спать-то не даешь. Это, Коленька, голубчик, у тебя денежки, а у меня так, на хлебушек.
— «На хлебушек», — передразнил Собан, — сколько ты через меня поимел?
— То все прахом ушло. Война да революция.
— Тоже мне Рябушинский, заводы отобрали.
— Ты чего, Колечка, пришел, старика ночью пугаешь?
— Что тебе, старое падло, недавно приносили?
— Да кто принесет, кто, Коленька?
— Темнишь, старый гад.
Собан вскочил, надвинулся угрожающе.
— Ты фуфель не гони, знаешь Студента? Говори, падло старое, иначе...
Лицо Собана пятнами пошло, заиграли на скулах желваки.
И вдруг распрямился старичок. Ласковость с лица как смыло. Глаза жесткими стали, страшными. Зверь стоял перед Собаном, хоть и старый, но зверь, по-прежнему опасный и сильный.
— Ты на кого прешь? Да когда ты еще по карманам щипал, я уже шниффером был. Забыл, кто тебя в дело взял? Я за себя еще ответить могу на любом толковище, да и есть кому за меня мазу держать.
Отодвинулся Собан,сник:
— Да разве я...
— А если так, так какое у тебя ко мне слово?
— Студента знаешь? Питерского.
Фролов пожевал губами:
— Мои дела ты знаешь, Собан, я на доверии живу. Вещь могу тебе одну продать.
— Сколько?
— Больших денег стоит.
Собан бросил на стол пачку денег.
— Мало.
— На, гад старый, подавись, — Собан вывернул из кармана кучу кредиток.
Фролов аккуратно собрал их. Сложил в одну пачку. Потом встал, открыл буфет, положил перед Собаном футляр. Две золотые буквы — Г и В — переплелись на крышке.
Собан раскрыл футляр.
— Ожерелье ушло в тот же день. Но футлярчик можешь хозяину отдать.
— Где?
— В кафе «Бом» на Тверской, он там по моей наколке человека пасет.
Странное это было кафе — «Бом». Воздух в нем слоистый от табачного дыма, стены давно свой цвет потеряли, размазаны, расписаны, заклеены обрывками афиш.
Народу в нем всегда полно. Актеры, журналисты, писатели, поэты, сторонники различных фракций, и так, праздные, бездельные люди.
Приходят сюда поговорить, узнать новости, посплетничать или просто побыть на людях.
Поэты сюда приходят вечером, тогда чтение стихов, споры, гвалт.
А сейчас на пустой эстраде гармонист в узорной борчатке играет старые вальсы и романсы. Хорошо играет. Голос гармошки, резковато-нежный, щемящий, заполняет зал воспоминаниями о прошлом: о покое, стабильности, сытости, счастье.
Копытин и Семен сидели в самом углу. Пили желудевый кофе с сахарином. Больше здесь ничего не подавали.
— Вот он, — сказал Семен и приподнялся.
— Сиди, — Копытин дернул его за пальто.
В кафе вошли Данилов и Нина. Выбрали свободный столик, сели. Официант, не спрашивая, грохнул на стол две чашки с кофе.
Данилов попробовал, поморщился, выплеснул обе чашки на пол. Достал из кармана пальто бутылку «бенедиктина», налил сначала Нине, потом себе.
Нина внимательно оглядывала зал. Увидела в углу у эстрады лохматого, длинноволосого человека, пошла к нему.
Данилов мелкими глотками пил ликер.
Копытин встал с чашкой в руке, пересек зал, сел на свободный стул.
Нравы здесь были простые. Взял бутылку ликера, налил.
Данилов прищурившись глядел на него.
— Вы художник? — спросил Копытин.
— В некотором роде. А вы?
— Я поэт.
— Соблаговолите назваться, возможно, я читал ваши стихи.
— Гумилев, — Копытин дернул щекой.
На таинственном озере Чад,
Посреди вековых баобабов,
Вырезные фелуки спешат
На заре величавых арабов, —
начал читать Данилов.
По тенистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий,
Поклоняются древним богам
Девы-жрицы с эбеновой кожей, —
продолжил Копытин.
