Да, да и да. Это непередаваемое ощущение, – жгучее счастье, – смотреть, как создаются тобой маленькие капельки живой жизни и сладость и сила общей жизни вокруг тебя растёт и сияет.
На следующее уже утро вдоль въездной улицы «Шервуда» плыл магический, мелодичный плеск невидимых крылышек: звон молота о наковальню. Я привёл сияющего Климента в столярный цех, где мы обговорили с краснодеревщиками размеры, контур оковки, и уже к вечеру – к вечеру!! – на одном из верстаков стоял крепкий, из в шип собранных дубовых плашек, с изящной оковкой корабельный сундук.
Сальдо. Какое музыкально-сладкое слово! Мы с Давидом сидели в каминном зале, над большой, раскрытой пока в самом начале торгово-денежной книгой «Шервуда». Можно было, конечно, уединиться в удобном кабинете с сигарами, но здесь, в зале, были плеск воды и пощёлкивание огня, запах дыма, кипячёного молока и горячего масла, звуки мирных, спокойных, весёлых голосов девочек и женщин, которые неторопливо- привычно вели кухню. И среди них была Эвелин.
Вот потому мы, в лёгких шёлковых белых рубахах, сидели в этой каменной громаде гулкого зала, заполненного жарким теплом: Робертсон за стеной кормил бесплатным углём отдалённо гудящие печи.
Сальдо. Давид своей рукой вписал в колонку прибыли цифру и, помахивая над страницей салфеткой, чтоб быстрей высыхали чернила, с удовольствием произнёс:
– Ну что, Том Шервуд, любимчик Фортуны. Деньги, вынутые из скупого и недоверчивого магистрата, – особенно ценны и приятны. Но не это в конечном размышлении поражает. А то, с какой ловкостью ты использовал удобный момент, чтобы освободить два цейхгауза, заваленные каменным, казалось бы, хламом, и с какой поразительной выгодой для себя этот хлам употребил. Я уже жалею, что отправил Эдда и Корвина учиться в Лондон. Вот где им следовало бы учиться! На наглядном примере!
Ничего ему не успев ответить, я поднял голову: в двери-ворота зала вошёл Тай и с ним незнакомый мне человек. Тай указал на меня, и человек приблизился.
– Я работник портовой гостиницы, добрые господа. Прибыл с посылкой для некоего мистера Томаса Локка.
– Это я, – сказал я ему, не утруждаясь разъяснением своей новой фамилии. – Что за посылка и от кого?
– От незнакомого мне, но очень важного постояльца.
– Так-таки очень важно?
– О-о. Молчалив, взгляд тяжёл, просьбы произносятся как команды. С охраной!
– Любопытно. И где посылка?
– А вот.
И посыльный гостиницы достал из маленького дорожного саквояжа тяжёлый, тускло блеснувший предмет. С гулким стуком опустив этот предмет на доски стола, он на шаг отступил и стал смотреть на нас в ожиданье негласно полагающейся монетки.
Но монетка показываться не спешила. Не сводя глаз с предмета, я нашарил спинку стоящего рядом стула, поднял его и ножками с силой ударил несколько раз в стену.
Робертсон был рядом уже через десять секунд.
– Быстро, – хрипло сказал я, продолжая цепко держать взглядом предмет, – бери лошадь, мчись на ферму. Немедленно Готлиба сюда.
Робертсон, раздробив уютно бормотавшую до этой секунды полутишину зала громом тяжёлых, подкованных для дальних походов сапог, стремительно выбежал.
– Сядь, – сказал я посыльному. – Отдохни, пообедай.
– Хозяин, вообще-то, велел побыстрей возвращаться. – Снизил голос до полушёпота: – Ему постоялец так приказал!
– Пообедай. Через полчаса вместе поедем. Мои лошади в Бристоле самые быстрые.
Мгновенно и властно захватила пространство напряжённая тишина, – конечно, насколько это было возможно. Оставались звуки шагов, кряхтенье усаживающегося за стол посыльного, стук выставляемой на стол посуды. Но смолк беззаботный щебет голосов, и сник совершенно звон начищаемых содой кружек к обеду и клёкот перемываемых ложек. «Том позвал Готлиба! Дело, стало быть, непростое». И я с трудом заставил себя сказать:
– Давид, Эвелин! Теперь вы почти неизбежно узнаете, какой кровью было оплачено возвращение близнецов. Так лучше присядьте, я вам сам расскажу, первый.
И, попросив взглядом прощенья у Эвелин, монотонно, подробно стал рассказывать о непередаваемо долгих минутах, когда смерть стояла вплотную и когда до ужаса осязаемо качался перед нашими лицами ее неотвратимый оскал.
И вот, я закончил тяжёлый рассказ, и все находящиеся в зале сидели, стояли – неподвижно и молча, и у женщин были непривычные, какие-то старушечьи глаза.
Стремительно, лёгким шагом вбежал Готлиб. Увидел чужого человека, неуловимо-быстро взглянул на него так, как будто смотрел в прорезь прицела. Увидел стоящий передо мною предмет. Шагнул, скривил губы в тусклой улыбке:
– Стало быть, Август выжил.
– Да, – ответил я. – В гостинице, здесь, в Бристоле.
– Чего хочет?
– Вот игрушку нашу прислал. Знаешь, как в шахматах. Ход сделан, а дальнейшая цель не ясна.
– Поедем?
– Ты в карете? – спросил я закончившего обедать посыльного.
– Да, в гостиничной, – кивнул он.
– Хорошо. Иди, готовься в дорогу. Сейчас едем.
Он встал, поклонился и вышел. Эвелин, тихо тронув пальцами мою руку, спросила:
– Человек, приславший этот предмет, очень опасен?
– Что из себя представляет этот человек, – задумчиво, как бы размышляя, произнёс я в ответ. – Помнишь рассказ о крысах-крысоедах? Где из десяти голод выбирает выжившего одного, самого сильного, а потом из такого десятка – снова лишь одного? Так вот. Август – пират, который прошёл через две или три таких деции, а может, четыре. И основал… странное подобие гостиницы, маленький лэнд-крепость. Со своими законами, оригинальным распорядком и безукоризненной дисциплиной. Несокрушимую, безупречную крепость-шкатулку, приносящую деньги, деньги, деньги – огромное количество денег. Погубил эту крепость его же беспощадный порядок: Август отказался выдать мастеру Альбе одного нехорошего человека. Ссылаясь на установленный им в Адоре закон. И Альба его крепость просто стёр с земли. Как ребёнок босой ногой разбрасывает в разные стороны песочный замок.
– Как он это сделал? – спросил меня кто-то.
– Вместе с Бэнсоном захватил Августову же береговую батарею. И смёл Адор ядрами. Медленно, давая людям сбежать, час за часом, разбивал ядрами все постройки. И Дикое поле смёл, и корабли. И вот теперь Август здесь…
– Но он опасен? – снова спросила меня Эвелин.
– Скорее нет, – ответил я голосом спокойным и ровным. – Ко мне лично он в тот раз отнёсся с подчёркнутым уважением и деятельной доброжелательностью. Но он… Носитель огромной, просто чудовищной личной силы. Когда посыльный о нём рассказывал – видели его лицо? То-то. Вот какого человека, Эвелин, я привезу сегодня к нам в гости.
