— Кто отвечает за то, что я буду иметь дело с вами одним?
— Моя честь, которая стоит не меньше вашей.
— Извольте, — отвечал граф, укусив себе губу с досады. Он встал в позицию.
Шпаги тотчас скрестились; но с первого же удара граф осознал превосходство своего противника.
Незнакомцу, казалось, доставляло удовольствие парировать удары графа и таким образом дразнить его.
Как ни известен был де Сент-Ирем искусством драться на шпагах, но никогда еще он не имел дела с таким ужасным противником.
— Берегитесь, господин граф, — насмешливо произнес незнакомец, — вы горячитесь; воля уже не управляет вашей рукой, и она сыплет удары куда попало; я мог бы убить вас в любую минуту, но, видя, что вы не вполне еще знаете это дело, хочу только дать вам хороший урок: держитесь же крепче, господин граф, честное слово, вы никогда не забудете этого урока!
Говоря таким образом, незнакомец сильным размахом вышиб оружие из руки противника, ударил его в лицо шпагой плашмя и оставил на нем кровавую борозду; этим ударом он сбил его с ног, стал ему коленом на грудь и поднял над его горлом рапиру.
— Ах, демон! — в бешенстве вскричал граф.
— Сдавайтесь или — parbleu! — вы умрете, — объявил незнакомец отрывистым тоном.
— Сдаюсь, потому что нельзя поступить иначе, гнусный злодей! — признал тот сквозь зубы.
— Не злодей, не мошенник и не копеечник, граф Жак де Сент-Ирем! Я не хочу вас убить в настоящее время, но ваша жизнь в моих руках, и я сумею взять ее, когда вздумаю. Свяжите этого человека! — прибавил он, вставая и обращаясь к другим замаскированным, невозмутимым свидетелям поединка. — Скрутите покрепче, засуньте ему в рот кляп и завяжите глаза.
— К чему такие предосторожности, если я уже сдался и дал вам свое слово?
— Мне ваше слово и даром не надо, — прервал незнакомец, презрительно пожимая плечами. — Вы дворянин одних шпиков и больших дорог, монсеньор граф!
— Оскорблять побежденного неприятеля очень легко, особенно под маской.
— Мое лицо вы увидите, клятвенно обещаю вам, но это будет за минуту до вашей смерти. Эй, вы! Делайте, что я говорю!
Меньше чем за пять минут приказание было в точности исполнено и граф отнесен в глубокую чащу, куда уже заранее отвели его лошадь.
— Эй, Бонкорбо! — подозвал одного из нападавших незнакомец, оставшись наедине с товарищами. — Что сталось с купцом?
— Господин, — отвечал Тунеядец, — добряк до того испугался, что, вероятно, лежит и теперь на дне той самой канавы, куда мы его столкнули.
— Вы дурно поступили, не захватив его с собой. Ничего нет опаснее дурака. Пойдите посмотрите, там ли он.
— Как вам угодно, начальник, но я не считаю его особенно страшным.
— Легко может быть, — сказал Дубль-Эпе. Читатель, конечно, догадался, что начальник был крестник капитана Ватана.
Но почтенного Барбошона напрасно искали.
Осторожный торговец, может быть, гораздо меньше потерявший сознание, нежели это казалось, понял, что если не в эту минуту, так несколько позже незнакомцы его непременно схватятся, и так как первое с ними свидание далеко не возбуждало в нем ни малейшей охоты увидеть их снова, счел несравненно удобнее скрыться, пробравшись ползком сквозь кустарники; несмотря на страшную тучность, он пустился бежать к Сен-Жермену, куда пришел, измученный и задыхаясь, в пять часов вечера.
— Черт возьми вашу оплошность! — вскричал рассерженный Дубль-Эпе. — Теперь этот шут поднимет тревогу и, по всей вероятности, навяжет нам дело с объездной командой. Нет громче трубы, как голос подлого труса. Вы его ранили, по крайней мере?
— О нет, начальник! Несколько легких царапин.
— Но обобрали?
— О, совсем мало, начальник! Когда я нес его до канавы, рука моя попала случайно в его отдутый карман…
— И ты ее вынул полнехонькой?
— Dame! Вы понимаете, начальник…
— Да, да, понимаю, продолжать бесполезно; ну, идем теперь дальше!
Они дошли до прогалины, где были скрыты их пленники.
По знаку начальника три самых сильных бандита взвалили на плечи каждый по пленнику, трое других взяли за поводья лошадей, и все удалились, проворно шагая по направлению к дому Дубль-Эпе.
Этот дом стоял на самом берегу Сены, в совершенно уединенном местечке, на расстоянии трех ружейных выстрелов от деревни Марли, которой позднее Людовик XIV создал такую громкую славу, построив при ней свой царственный замок, стоивший Франции множество денег, где великий король, называя его своим маленьким домиком, отдыхал от версальского блеска. Революция не оставила от него камня на камне.
Если Дубль-Эпе хотел, как он говорил, наслаждаться полным уединением, так он не мог выбрать лучшего места.
Тут его окружала пустыня в полном значении слова.
После часа ходьбы маленький караван достиг наконец одинокого домика.
Все его окна были герметически заперты ставнями, не пропускавшими ни малейшего света; одна только дверь ос тавалась полуотворенной: на пороге, опираясь плечом о притолоку и заложив ногу за ногу, курил какой-то мужчина, невозмутимо глядя на Сену.
Этот мужчина был капитан Ватан.
При стуке лошадиных копыт о камни дороги капитан небрежно обернулся, с насмешливой улыбкой пошел отворить ворота и, впустив приехавших, сейчас же опять запер.
Казалось, между авантюристами все было оговорено раньше, потому что они не обменялись ни одним словом, понимая друг друга по знакам и жестам.
Если этот дом, как уверял Дубль-Эпе, был рыбачьей хижиной, так, вероятно, рыбак занимался какой-то особенной ловлей, потому что домик был выстроен гораздо хитрее, чем самый замысловатый из современных театров. Тут было вдоволь всего: и подземелий, и трапов, и всяких ловушек. В нем можно было упрятать полсотни людей и столько же животных без всякой надежды открыть их убежище.
На все лукавые замечания капитана Дубль-Эпе отвечал одними улыбками, обмениваясь с Клер-де-Люнем какими-то особенными взглядами.
Лошадей, спустили в конюшню, устроенную в подвале с так искусно замаскированной дверью, что даже подозревать ее существование не представлялось возможности.
С бедных животных сняли сбрую, им дали воды и вволю овса, а затем обратились к пленникам.
С ними меньше церемонились, их разнесли по разным комнатам, положили в постели, предварительно немного распустив веревки, которыми они были скручены, и, вынув изо рта кляпы, заперли. Каждый из пленников выслушал в свою очередь следующее легкое наставление, произносимое грубым голосом и далеко не успокоительным тоном.
— Из сострадания вас согласны освободить от кляпов, чтобы дать вам возможность свободно дышать; кричать или звать на помощь будет напрасно, вас не услышат отсюда. Но, во всяком случае, при малейшем крике вам размозжат упрямые головы.
