— Однако, полковник, наши враги довольно веселый народ, — сказал парижанин, — а никакой весельчак не может быть безнадежно жестоким. Нельзя ли с ними на чем-нибудь столковаться? Как вы думаете?
— Я думаю, мистер Фрике, что самый здоровый из нас опасно болен. Если б вы только могли понимать, что они говорят! Они смеются, как тигры, если только это можно назвать смехом.
— Стало быть, дело очень серьезно?
— Неужели вы сомневались? Эти негодяи придумывают для нас самые утонченные муки и пытки — и при этом хохочут. Вы, господа, храбрецы оба. Я видел вас в деле. Вы тоже знаете, что я не трус. И, уверяю вас, я в эту минуту испытываю страх. Не умереть я боюсь, нет. Раз смерть пришла, так чего уж ее бояться. Но боюсь тех ужасных мучений, которые нас ожидают перед смертью.
— Перспектива не из приятных.
— Если бы у меня были свободны руки, я бы всадил в себя нож. Если бы случайно у меня дрогнула рука, я бы стал умолять вас: ради бога, убейте меня, господа!
— Значит, для нас все потеряно? Нам конец?
— Во всяком случае, не сегодня, потому что нам не дают есть.
— Правда, не дают, и я начинаю чувствовать сильнейший голод. Кстати, разве наши друзья «каменные сердца» не могут явиться сюда и выручить нас?
— Не смею на это надеяться.
— А я смею. Двести молодцов с винчестерами — это ведь сила! От здешнего сброда немного тогда останется.
— Они их и ждать не станут. Кажется, сейчас мы двинемся. До мест, где живет их племя, несколько дней пути, нас приведут в главную деревню, чтобы показать женщинам и детям. Там нас будут неделю, по меньшей мере, сытно кормить, чтобы мы хорошенько отъелись и дольше могли вытерпеть казнь, а не умерли в самом начале.
— Спасибо, полковник, за разъяснение. Стало быть, у нас есть еще впереди несколько дней, а там, быть может, и выручка подоспеет. Но я проголодался и намерен потребовать, чтобы мне дали есть. Что вы скажете, месье Андре?
— Скажу, что совершенно с тобой согласен. У меня в желудке черт знает что делается. Хочу попросить себе кусок мяса.
— Эй, вы, там! — крикнул Фрике на своем фантастическом английском. — Не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить?
Ответа не последовало.
— Что вы на меня уставились, точно гуси, услыхавшие тромбон? Кажется, все и так ясно: мы голодны, надо нас покормить. Пленных всегда кормят.
Никто и бровью не повел, будто не поняли.
— Вот дикари! — проворчал по-французски Фрике.
С земли вдруг поднялся старик-индеец, одетый в разную полуевропейскую мишуру, и подошел к пленным.
— Дикари? — проговорил он с удивлением.
— Ну да, дикари, а то кто же? Мало того, что вы нас связали, так еще и голодом морите.
— Зачем голодом? Надо кушать.
— Да ты, ирокез этакий, умеешь говорить по-нашему?
— Французы?.. Вы французы?..
— Ну да, французы. Из самого Парижа. А тебе что?
— Я… знавал… отца де Сме.
— Ты знавал отца де Сме, миссионера? — с живостью вскричал Андре.
— Да, отца де Сме… Отца сиу-дакотов.
— Не похвалил бы он вас за такое обращение с нами, — перебил Фрике. — Но об этом после. А пока дайте нам есть и пить и развяжите нас, а то у нас отекли и руки и ноги.
Старик отошел к группе воинов, среди которых ораторствовал Кровавый Череп, и произнес какую-то длинную фразу. Ему возражали, потом долго горячился индеец с изуродованной головой, но старик упорствовал и в конце концов, должно быть, убедил, потому что через четверть часа вернулся к пленным и положил перед ними большой кусок мяса.
— Вот за это спасибо, дедушка. А теперь развяжи-ка эти веревки, они совсем сдавили ножки и ручки бедненькому мальчику Фрике.
Старик несколько секунд колебался, потом исполнил просьбу парижанина.
— Браво, старик! Теперь господину Андре разрежь. Месье Андре — вон тот брюнет, который все молчит, все думает. Так. Господин краснокожий, да вы добряк. Ну, теперь ему, — продолжал юноша, указывая на американца.
— Нет! — резко ответил старик.
— Почему?
— Нет, нет и нет, — повторял тот с невыразимой ненавистью. — Он не француз. Он — Длинный Нож.[7]
— И что?
— Нельзя! — отрезал старик и на кончике ножа поднес к губам ковбоя кусок мяса.
— Так вы его будете кормить сам с ножичка? Ну что ж. А по-моему, лучше бы просто развязать.
— Нет.
— Ну, дедушка, не будь таким сердитым. Ведь мы от вас все равно никуда убежать не можем.
Фрике встал и потянулся, разминая отекшие члены. Потом ему вдруг пришла странная фантазия сделать прыжок через голову. И он сделал. Индейцы перестали есть и громко захохотали.
— А! Им это нравится! Что ж, будем продолжать в том же духе.
С пронзительным и веселым клоунским криком отчаянный шалун еще раз прыгнул через голову, еще и еще, несколько раз прошелся колесом перед почтеннейшей публикой, проделав ряд уморительных штук, как настоящий коверный, и закончил представление умопомрачительнейшим grand-ecart. Индейцы пришли не только в изумление, но и в восторг. По рядам их пробегал одобрительный ропот.
Фрике пришла странная фантазия сделать прыжок через голову. И он сделал.
— Вот что значит получить всестороннее образование! — балагурил Фрике. — Но и это еще не все. Если угодно, милостивые государи и милостивые государыни, я вам покажу и другие фокусы. Господа, не желает ли кто-нибудь из вас посостязаться со мной в искусстве французского или английского бокса? Молчат. Неужели никто не хочет?
Андре хохотал от всей души, глядя на проказника.
— Итак, — продолжал молодой человек, — бокса вы не хотите. Ну а сумеет ли кто-нибудь перепрыгнуть через трех лошадей, поставленных рядом?
Он бесцеремонно схватил за повод одну из лошадей, стреноженных неподалеку, и повел было на открытую площадку, поросшую густой короткой травой. Лошадь испугалась белого человека и встала на дыбы. Индейцы, предполагая побег, окружили юношу с угрозами. Тот обратился к старику и объяснил свое намерение. Добряк, чувствовавший к юноше расположение, знаками показал, что понял суть дела.
Сам подошел к лошади, взял ее под уздцы, успокоил свистом и подозвал юношу, чтобы тот ее взял за повод.
— Прыгать через одну лошадь — пустое ребячество, — сказал тот. — Не правда ли, месье Андре?
— Не всякий это может.
— Я могу и через несколько, да только у меня суставы заржавели от веревок. Но все-таки я им утру нос, покажу все, на что способен.
Привели вторую лошадь, третью и поставили их в ряд.
— Кто желает? — спросил Фрике.
Подталкиваемый товарищами, из толпы выступил молодой рослый индеец с мускулами гладиатора, с профилем, как на старинной римской медали, и степенно приблизился к парижанину.
