Очень многие действительно начали даже коситься на лорда за его жестокосердие к брату, и во многих домах лорда очень осуждали за его равнодушие, но так как губернатор держал его сторону, то открыто об этом не говорили. Но миледи Генри, которая вообще и раньше не пользовалась особенной симпатией в Нью-Йорке, приходилось выслушивать теперь различные злые намеки по поводу брата ее мужа, и это ей начало до такой степени надоедать, что она, вернувшись как-то красная и совершенно расстроенная из одного знакомого дома, решила больше не ходить в гости.
В то же время лорд преспокойно проживал в своем доме, занимался хозяйством, поддерживал знакомство с близкими и симпатичными ему людьми и не обращал ни малейшего внимания на толки по поводу его брата, ходившие по городу. Он полнел, имел очень довольный вид, и даже сильная жара, длившаяся крайне долго, не тяготила его. Его жена, несмотря на неприятности, которые ей причиняли толки по поводу ремесла, избранного себе братом ее мужа, каждый день благодарила Бога за тот земной рай, в котором она жила и который остался у нее по наследству от ее отца. На сцену, происходившую в день приезда мастера Баллантрэ между ее мужем и его братом, она смотрела из окна и слышала все, что они говорили. По-видимому, она осталась довольна тем, как поступил ее муж.
Я не могу сказать, чтобы я остался вполне доволен поведением милорда ни во время вышеупомянутой сцены, ни впоследствии. Несмотря на то, что он казался чрезвычайно довольным и счастливым, в его поведении было что-то странное, чего я иногда не понимал. Что он был счастлив, это было видно, но мне казалось, как будто он скрывал причину своего великого счастья от семьи. Он как будто находил особенное счастье в мыслях, которые его занимали, но о которых он никому не говорил. У меня, к стыду моему будь сказано, закралась даже мысль, не завел ли он себе тайком от жены даму сердца и не мечтает ли он постоянно о ней.
Но он очень редко выходил из дому и много занимался хозяйственными делами, поэтому я положительно недоумевал, каким образом он мог завести любовную интригу. Рано поутру, впрочем, был один час, в который лорд никакими делами не занимался и в которой он обыкновенно уходил из дому.
Я уже говорил раньше, что мне много раз приходила в голову мысль, что лорд Генри не в полном своем рассудке. Теперь, когда я знал, что враг его жил в одном городе с ним, я очень опасался, чтобы между братьями не произошло чего-нибудь ужасного, и поэтому был постоянно настороже. Заметив, что милорд каждый день рано поутру, в определенный час уходил из дому, я решил разузнать, куда он уходит. Так как час, в который уходил милорд, совпадал с тем часом, в который я давал урок математики маленькому Александру, то я выдумал предлог, давший мне возможность назначить урок в другой час, а сам отправился следом за лордом Генри.
В это утро он, как обыкновенно, взял свою палку с золотым набалдашником, надел назад шляпу, — по всей вероятности, ему было слишком жарко, когда он надевал ее на лоб, и поэтому он надевал ее на затылок, — и отправился, как он говорил, «делать обход».
Сначала он пошел по дороге, по бокам которой росли зеленые тенистые деревья, и, дойдя до кладбища, уселся там на скамеечку и погрузился в думы. Отдохнув немного, он снова отправился дальше в путь. Он спустился теперь вниз и пошел по берегу залива, по дорожке, ведшей мимо гавани и мимо хижины, в которой жил мастер Баллантрэ. Неподалеку от хижины лорд пошел медленнее, как бы наслаждаясь видом, который ему особенно нравился, и затем, дойдя почти до самой хижины, он остановился и, облокотившись на свою палку, стал смотреть в окно «конуры», у которого как раз в это время сидел мастер Баллантрэ и шил.
Оба брата обменялись злым, враждебным взглядом, после чего милорд, самодовольно улыбаясь, повернулся и пошел обратно домой.
Два раза я изображал роль шпиона, и оба раза я был свидетелем той же самой сцены.
Теперь мне было известно, куда милорд совершал свои прогулки, а также и чему он внутренне так радуется и что составляет его счастье. Вот где жила «дама» его сердца, но только к этой «даме» его влекла не любовь, а ненависть. Быть может, кто-нибудь другой, находясь на моем месте, обрадовался бы открытию, которое я сделал, и был бы доволен тем, что лорд не завел себе никакой дамы сердца, я же, наоборот, был страшно опечален тем, что увидел. Эти возмутительные отношения между двумя братьями не только возбуждали в душе моей отвращение, а мне делалось даже страшно за них: я боялся, чтобы их вражда не привела к преступлению с одной или другой стороны, и я твердо решил следить каждый раз за лордом, когда он совершает прогулку, и издали наблюдать за тем, что между ними происходит, чтобы на всякий случай быть наготове, если это потребуется.
Один раз как-то я опоздал явиться на то место, где я заставал каждое утро милорда, и пришел туда, когда он находился уже на своем посту. И что же я увидел? Новую декорацию.
Как раз напротив лачужки мастера Баллантрэ стояла скамейка, на которой, по всей вероятности, покупатели в прежнее время сидели и торговались с купцом, державшим в лачужке свои товары, и вот на этой самой скамейке сидел милорд и, играя палкой, с удовольствием поглядывал на залив.
На расстоянии не более трех шагов от него сидел мастер Баллантрэ и шил. Никто из них не говорил ни слова, но время от времени милорд посматривал на своего врага взглядом, в котором ясно выражалось торжество. Близкое присутствие мастера Баллантрэ, разумеется, не могло доставить милорду удовольствия, а если он наслаждался чем-нибудь, так только сознанием видеть своего врага в таком бедственном положении.
Как только лорд отправился в обратный путь, я вышел из своей засады, за которой я скрывался, и прямо обратился к нему с упреком:
— Милорд, милорд, — сказал я, — что вы делаете? Разве можно вести себя таким образом, как вы себя ведете?
— Плевать я хочу на ваши нравоучения, — ответил он таким тоном, который показался мне обиднее, чем слова, которые он произнес.
— Я считаю долгом предупредить вас, милорд, что вы играете в плохую игру, — сказал я, — и я не знаю, что от этого больше может пострадать, — ваша душа или ваш разум, но, по моему мнению, вы губите и то, и другое.
— Вы не можете понять меня, — сказал милорд, — вы никогда не чувствовали к кому-нибудь той ненависти, какую испытываю я.
— Если вы будете продолжать действовать таким образом, — сказал я снова, — то вы, наверно, доведете вашего врага до того, что он решится на какой-нибудь отчаянный поступок.
— Напротив, действуя так, я надеюсь сломить его гордость, — сказал милорд.
