Я отгонял страхи. Не для того же они тащили меня сюда, выбиваясь из сил. И все-таки временами становилось до того страшно, что хотелось извиваться, биться о землю, кричать. Мерные удары заступов, хмурое молчание бандитов, глухое безмолвие предрассветного, еще окутанного мглой леса — все действовало непередаваемо гнетуще.
Когда приступ страха — необычайно острого и, в сущности говоря, неразумного — схлынул, меня постигли новые муки. Сотни муравьев забирались ко мне за ворот, в рукава и немилосердно жгли. Я только сейчас ощутил это. Но я старался не шевелиться, не выказывать свои страдания врагам.
Между тем яма быстро ширилась. Я заметил, что бандиты пристально следят за движениями двух землекопов. Следят, как зачарованные…
У моих ног стоял Тишка. Он один не смотрел на Мохова и Мусу. Взгляд его был обращен ко мне, жалкий, умоляющий…
Я ни о чем не спрашивал их. Яростное упрямство сковало меня в те минуты — я сжал зубы и не издал ни звука. И с каждым ударом лопаты ярость во мне росла.
— Ну-ка, давай! — бросил Мохов.
Только троим оказалось под силу вывернуть из ямы тяжелый мешок. Да, обыкновенный холщовый мешок, с виду наполненный зерном, показался из ямы и лежал теперь у самого моего бока.
Мохов развязал мешок. Я слышал, как внутри с шорохом пересыпалось зерно. Потом затрещали нитки, распарываемые финским ножом Мохова. На свет появился еще мешок, большой, тяжелый…
Еще минута — и обнажился продолговатый, из темного полированного дерева ящик, похожий на пенал. Мохов отодвинул крышку, Муса зажег фонарь; неяркий луч упал в ящик, рождая золотые и серебряные отсветы.
Я не произнес ни звука, пораженный неожиданностью, а Мохов рылся в ящике, положил на холст браслет, усеянный искорками, брильянтов, миниатюрный портрет какого-то гвардейца в парике и треуголке, вправленный в золотую рамку.
Коллекция Лызлова!..
Да, нет никакого сомнения. Перстни, табакерки, браслеты, трубки, уникальные драгоценности, шедевры ювелирного искусства многих стран, скупленные в осажденном Ленинграде у голодных людей за буханку хлеба, за мороженую треску, за кусок мяса.
И тотчас я понял, зачем меня принесли сюда, чего от меня хотят. Нет, я не удивился, когда Мохов сказал:
— Красиво, а, капитан? Одна такая штука — и ты до старости сыт, пьян и нос в табаке. А?
В руке его блестела золотая коробочка. Он поднес ее к самым моим глазам. Я различил на гладкой крышке три крупных камешка, источавших голубоватое сияние, и вензель — латинское «Н» с короной. Табакерка Наполеона?
— В чем дело, Мохов? — спросил я. — Что тебе надо от меня?
— Нравится? — Он ткнул меня табакеркой в подбородок. — Нет? Врешь, нравится!
— Развяжи меня, — сказал я. — Иначе никакого разговора у нас не получится.
Я произнес эти слова твердо, и Мохов, поколебавшись, послушался. Я с болью расправил затекшие руки.
— Разговор короткий, капитан, — молвил Мохов.
То, что я услышал дальше, подтвердило мои догадки. Марч не пришел, угроза провала вызвала среди бандитов смятение. Перспектива бегства за кордон и раньше пугала их, а теперь они отказались от этой мысли. Командора они связали и оставили в лесу. Теперь они хотят уйти от преследования, выбраться из пограничья, замести следы, скрыться в глубине страны. Для этого им нужна моя помощь.
— Ну, капитан, как? — молвил Мохов, сорвал ветку, сломал и бросил. — Не хочешь с нами, тогда тут останешься в яме. Весь вопрос.
— И мама не придет поплакать, — пробасил Оловянный.
Чтобы обдумать положение, я оттягивал время. Я с сомнением взвесил на руке табакерку Наполеона — много ли она стоит? Небрежно откинул ее, взял портрет гвардейца. На меня глянуло розовое, напудренное, курносое лицо.
Лицо у кавалера было юное, свежее и какое-то утреннее, — он словно только что умылся, напудрился и смотрел на меня из своего далекого века с некоторым недоумением. Очень странно и неуместно выглядел этот гвардеец времен Екатерины здесь, в диком лесу, сейчас… Что-то в нем напоминало Тишку. Я протянул ему портрет и со смехом сказал:
— Похож на тебя. Гляди!
— С косой, — протянул Тишка. — Чудно.
Услышать голос Тишки — вот что мне требовалось. Важно было, как он ответит мне, с каким видом посмотрит мне в глаза. Обманывать он еще не научился как будто…
Может быть, вам покажется это странным, но тон Тишки обрадовал меня. Нет, он не отвел глаза, как сделал бы предатель. Взгляд его, когда он говорил, был так же ясен и чист, как всегда, и я сказал себе, что он, верно, не замышлял против меня ничего дурного. И он еще будет полезен мне.
Понятно, полагаться только на интуицию рискованно, но в данных обстоятельствах… Впрочем, даже если Тишка — союзник, нас с ним всего двое. Двое безоружных. Я не ощущал в карманах привычной тяжести пистолета и гранаты. Бандиты отняли их у меня, как и планшетку с картой.
Значит, действовать надо не силой, а хитростью. План еще не сложился в моей голове, как вдруг в чаще раздался шорох. Кто-то шел сюда.
Кто там? Царев? В первую же секунду я подумал о нем. Еще на пути сюда я спрашивал себя: неужели он оставил наблюдение?! Когда передо мной заблестели сокровища коллекции Лызлова, я, по правде сказать, ругал Царева.
В дрожащем луче фонаря выросла высокая фигура офицера-пограничника. Я остолбенел — так неожиданно было это появление. Молчали и бандиты. Офицер шагнул вперед.
Он оглядел меня, открытый ящик, положил руку на кобуру и спросил:
— Вы кто такой?
Я вглядывался в офицера. Я не встречал его до сих пор. Бандиты шевелились. Оловянный полез за пазуху, должно быть, за ножом, но Мохов удержал его.
— Я капитан Новиков, — сказал я.
— Не болтайте чепуху, — произнес он спокойно, насмешливо скривив тонкие синеватые губы. — Капитан Новиков убит.
Только что я обрел свое подлинное имя, и вдруг его опять отбирают у меня. И кто? Кто этот офицер? И что вообще происходит тут? Почему бандиты так растеряны, Мохов держит за шиворот Оловянного, а Муса, с моим пистолетом в руке, выжидательно поглядывает то на Мохова, то на меня…
— Что, не узнали? — властно выговорил он и выпятил грудь. — Слушать меня! Вы тоже! — кивнул он небрежно в мою сторону. — Со мной не пропадете, — промолвил он, оглядев смешавшихся бандитов.
Мучительную паузу внезапно прорезал тонкий, срывающийся голосок Тишки;
— Дяденька, — он прильнул ко мне, — дяденька, он не наш… Он чужой. Чужой…
Человек в офицерской форме вынул пистолет и направил его на Тишку. Не помня себя, я рванулся вперед и схватил его за руку. Пистолет выпал. Мой противник нагнулся, чтобы поднять его, но я обхватил его. В тот же миг грянул выстрел.
Стрелял Тишка.
