Владимир Шатаев - Категория трудности

Остановка была своевременной. Под ногами рантклюфт сузился настолько, что две ступни уже проходили с трудом. Еще полметра, и поломал бы ноги, разодрал их о рашпильную поверхность стены, наконец, заклинился бы так, что потом и вытащить бы не сумели.

В тот же момент где-то на поверхности громоподобно ухнуло, по рантклюфту заходило грохочущее эхо, и на меня обрушился ливень камней.

И снова рюкзак меня спас. Поджав голову к груди, закрыв ее руками, я еще несколько мгновений ожидал того единственного, предназначенного специально для меня куска породы, который вопреки ньютоновским законам пролетит особой заковыристой траекторией, обогнет рюкзак и обрушится мне на голову.

Наступила тишина. Но я боялся открыть глаза, перевести дыхание, хотя понимал, что опасность миновала.

В рантклюфте стало еще темней, чем прежде, отвратительно пахло серой. В щели заклинились десятки каменных пробок – на разных уровнях, разных размеров. Передо мной в нескольких сантиметрах от лица завал раздробленной породы, перемешанной с ледяным крошевом. Ледяная стена, изрытая, искореженная бомбардировкой, изобилует ямками, уступами. Теперь есть на что наступить ногой, за что уцепиться руками.

До поверхности метров семь-восемь… Рюкзак спасти не удастся – забитый в щель, засыпанный каменной породой, он и с места не сдвинется. Его теперь разве что взрывать… Достав из кармана нож, стал перерезать лямки, когда услышал над собой: «Володя! Володя! Шатаев!» – кричал Уткин. Я отозвался.

– Жив?!

– Порядок!

– Молодец! К веревке прицепиться сумеешь?

– Кидайте…

Борис Матвеевич, вспотевший, измученный, внезапно растерявшийся, обнимал меня, хлопал по спине и не мог ничего сказать, кроме как:

– Вот так да!... Ну и ну!...

Я стоял пораженный открывшимся мне пейзажем: там, где несколько минут назад была гладкая, сравнительно ровная ледяная поверхность, лишь слегка засоренная камнепадом, царил хаос – нагромождение розоватых свеженаколотых глыб, рассыпанных на сотни квадратных метров. Меня знобило, колотило крупной безостановочной дрожью. Обессиленный, я со страхом думал, что придется двигаться сквозь этот выросший на пути лабиринт.

– Пошли, Володя, ждать некогда и нечего, – сказал неожиданно и не вовремя Уткин. Сказал, точно ткнул острием в дупло наболевшего зуба. В истеричном бешенстве я обругал его – злобно, ядовито и не по делу. Он сперва посмотрел добродушно и весело. Но лицо его вдруг стало строгим, глаза жесткими – понял, видимо, что сейчас нужно одернуть, морально подавить, подчинить собственной воле.

– Ну-ка без соплей! Я что, думаешь, в кино сидел, когда гора шлепнулась?! Ты бы лучше спросил, каково мне было, когда она в меня «утюгами» стреляла?! Благо, что не достала, – успей я спуститься двумя метрами ниже, была бы мне крышка. Мы пробрались сквозь этот затор и, когда вышли на чистое место, увидали метрах в трехстах от себя Кавуненко и Вербового. Они шли к нам на помощь. Впрочем, сейчас-то они как раз стояли на месте. И в очень странном положении.

А вышло так. Двигались с дистанцией примеряю в десять шагов – впереди Кавуненко, сзади Вербовой, не ожидая, по крайней мере здесь, на достаточно безобидном леднике, каких-либо каверз. Внезапно раздался треск, и почти у самых ног Вербового… разверзлась «земля» – ледяной пласт раскололся, образовав крупную, двухметровую в поперечнике трещину.

Мы увидали их в тот момент, когда Володя Вербовой, перебравшись к Кавуненко, надевал рюкзак. Заметив нас, Вербовой повел себя как Робинзон, разглядевший в море корабль, а Кавуненко, наоборот, словно окаменел.

– Мы ведь тебя похоронили… – сказал он, когда подошли. – Видели, как на тебя упала гора! С лагерем как раз связь была… Так и передали туда: Шатаев, дескать, погиб… – Несколько секунд он молчал, глядя на меня изумленно, качая головой, и не удержался, чтобы не сострить: – Все же пришла гора к Магомету…

– Ну как горы? – спросил Вербовой.

– Не пойму… Землетрясение, что ли? – развел руками Уткин.

– Да так… Маленькое… в девять баллов…

– Девять баллов?! На Кавказе?!

В лагерь весть о сигнале бедствия мы принесли с опозданием – там уже знали. Знали больше – красные ракеты пустила группа Бориса Романова, которая находилась, видимо, в крайне тяжелом положении. По дороге к ним уже двигался большой спасательный отряд.

Вскоре на поляну спустилась наша двойка: Балашов – Родимов. К пострадавшим они не пробились из-за обильных камнепадов. А еще три часа спустя на вечернюю связь вышла спаскоманда. Руководитель сообщил, что путь, по которому шли, завел их в тупик– маршрута больше не существует, нужно спускаться и заходить с другой стороны.

Отдыхать нам не пришлось. Лагерь был поднят на ноги. Не умолкали рации, оповещая соседние альпрайоны. Невзирая на поздний час, надвигавшиеся сумерки, в воздух поднялся вертолет и курсировал, стягивая к подножию Домбай

– Ульгена восходителей с близлежащих базовых точек. По горным дорогам на недозволенных скоростях мчались автобусы, груженные альпинистами и спасснаряжением…

В начале третьего, когда рассвет лишь начал размывать черноту ночи, шестьсот восходителей тронулись в путь. История мирового альпинизма не знала подобного масштаба спасательных работ… Основная группа спасателей начала восхождение из ущелья Бу-Ульген и с огромным трудом, ежеминутно рискуя, вышла на заданный горизонт. За время подъема куски горной породы шесть раз перебивали веревки, и это понятно: такой обильный сход камней вызван был еще и количеством участников. Где-то справа от места выхода на значительном расстоянии находилась пострадавшая группа. Предстоял сложный, относительно протяженный, опасный траверс. Однако дело до него не дошло. В это же самое время передовой отряд под руководством Владимира Кавуненко, рискнув на подъем с другой, стороны, отыскал и буквально пробил наиболее краткий путь, который вывел непосредственно к пострадавшим.

…Порою жизнь предстает перед нами фантастичней, чем иные, кажущиеся преувеличенными, недостоверными литературные коллизии. Мы стали свидетелями мужества, по сравнению с которым духовная сила лондоновских героев выглядит заурядно.

Романов и его товарищи – Ворожищев и Коротков – находились в тяжелом состоянии. Особенно пострадал Юрий Коротков – у него насчитали около двадцати переломов. Израненные, обессиленные, замурованные обломками скал, врачи Романов и Ворожищев с нечеловеческими усилиями расчищали путь, чтобы пробиться наружу. При этом они ни на минуту не оставляли Юрия Короткова и делали все возможное в тех условиях, чтобы поддержать его жизнь…