— Скорей, скорей! — Буров провел Привалихина на кухню, открыл дверь черного хода. — Вот ключ от сарая. Уже темно. Никто не увидит. Позже зайдете. Дверь будет открыта.
Едва Привалихин успел уйти, как забарабанили в дверь. Открыла Елена Алексеевна. В прихожую ворвались офицер с запыхавшимися солдатами. На шум вышел и Дмитрий Дмитриевич. Ни слова не говоря, он попросил офицера пройти в комнаты. Офицер был знакомым, преподавал в юнкерском училище. Но тем не менее он очень придирчиво осмотрел квартиру. Постоял у выхода на черную лестницу. Однако Дмитрий Дмитриевич после ухода Саши поставил ведро с помоями как раз у двери, рассудив, что если бы ее открывали, то ведро отодвинули бы. Перехватив взгляд офицера, Буров сказал:
— От горничной нам пришлось отказаться. А сами не всегда успеваем с домашними делами.
— Ничего, — успокоил офицер. — Считайте, что новые времена будут лучше добрых старых.
И преследователи ушли.
После полуночи через черный ход в квартиру вернулся Саша Привалихин. Они прошли в кабинет.
— Как вы здесь очутились, Саша? Вы же эвакуировались.
— Кому-то надо вернуться. Мне посчастливилось. Нас белые и чехи прижали к Байкалу. Наших в плен не брали, раненых добивали. Только нескольким бойцам удалось пробиться к тайге.
— В таком виде вам, Саша, нельзя показываться в городе. Узнает первый встречный. А контрразведка…
— Она уже знает, Дмитрий Дмитриевич.
— Все равно надо загримироваться. У нас кое-что осталось от любительских спектаклей. Бороду, усы найдем. Кстати, кто из ваших есть в городе?
Привалихин нахмурился.
— Не знаю.
— Извините, я не то хотел сказать. Я прошу вас… Это очень серьезно. Поймите. Передайте товарищам, что я целиком в их распоряжении…
— Странно, Дмитрий Дмитриевич… Ваши… ну, соратники захватили власть, а вы — к нам.
— Согласитесь, Саша… Можно годы верить словам и в день разувериться от дел, которые совершают, прикрываясь красивыми фразами. Поверьте. Сказанное мною серьезно. Я не остановлюсь перед любым делом, которое мне поручат товарищи.
— В городе коммунистов почти нет. Вы же это знаете…
— Я не думал, что мое искреннее признание…
— Нет, нет, Дмитрий Дмитриевич! Теперь вы не поняли меня. Уверен, нам очень-очень нужны люди. И пожалуй, именно такие, как вы. Вне подозрений.
— Спасибо, товарищ Привалихин. — Дмитрий Дмитриевич протянул Саше руку. Тот крепко пожал ее и тепло, по-братски улыбнулся.
Загримированный Саша ушел черным ходом, предупредив, что он поднимется на чердак и выйдет из другого подъезда, за углом. И приходить будет тем же путем.
— Вот ключ.
— В случае чего я его выброшу.
Саша пришел на третий день. Он назвал адрес конспиративной квартиры, где Бурову предстояло встретиться с оставшимися в городе коммунистами. Но когда Дмитрий Дмитриевич пришел по адресу и назвал пароль, его препроводили в другой дом. Буров правильно оценил предосторожность.
В небольшом домике в Знаменском рабочем предместье Бурова встретили трое незнакомых людей и Саша. Они поздоровались, сели за стол, на котором стоял кипящий самовар, чашки, сушки.
— Товарищей интересует, как вы относитесь к текущему моменту, — сказал Саша.
— Я бы уточнил, — вступил в разговор несколько косноязычно сюсюкающий бородач. — Как вы относитесь к возможной коалиции между большевиками, социал-демократами и социал-революционерами.
Буров внимательно оглядел присутствующих:
— Странный вопрос. Вернее, добавление, уточнение. Согласитесь, что говорить о коалиции между революционерами и предателями революции по меньшей мере опрометчиво. Все сибирские и дальневосточные «правительства», в кои входят представители от кадетов до «народных социалистов», перечеркнули все завоевания революции. Меня удивляет подобная постановка вопроса. Согласитесь…
— Это личное мнение товарища Серого, — сказал Саша.
— Очень рад, — серьезно заявил Буров, — что подобная точка зрения лишь личное мнение.
— А каким образом без них можно продолжать борьбу? — спросил Серый, присюсюкивая. Буров догадался, что в целях конспирации Серый держит под языком шарик, изменяющий его произношение, но тембр его голоса показался Дмитрию Дмитриевичу знакомым. — Большевистские организации разгромлены. Связей нет. Не разумнее было бы консолидироваться в республиканско-демократический фронт? Не все меньшевики и эсеры — предатели. Вот вы…
— Я не считаю себя эсером! — резко ответил Буров.
— А кто же вы? — усмехнулся Серый. — Большевик?
— Если мне окажут честь так называть себя.
— Странное вы выбрали для этого время…
— Считаю, что партия большевиков именно сейчас, в это «странное», как вы говорите, время, нуждается в работниках. Не напрашиваясь на комплимент, скажу: людей, сознающих это всем сердцем, будет день ото дня все больше.
Серый оглядел сидящих за столом, сцепил пальцы рук:
— Я отказываюсь посылать Бурова нелегально в Москву для — доклада ЦК.
— Я за это предложение, — сказал Саша Привалихин.
— Поддерживаю, — кивнул третий.
— Неофиты все видят в розовом свете, — твердо выговорил Серый.
— Мы тоже, — сказал Саша.
…В ночной тьме за окном полыхнул рыжий всполох. Тотчас тревожно загукал паровоз, тонко, испуганно.
Буров подался к стеклу. Где-то впереди и сбоку над тайгой поднималось зарево. Буров вынул из жилета часы. По времени они должны были подъезжать к станции Зима. Дорога здесь делала поворот, и именно в стороне станции занимался пожар. Состав резко дернулся, замедляя ход.
Поезд выехал на открытую местность. Стали видны силуэты станционных построек и рядом на путях полыхающие вагоны, рассыпавшиеся фейерверком искр и падающих обломков.
«Партизаны! — подумал буров. — Партизаны подорвали состав с боеприпасами! Может быть, это дело рук Митрофана Евдокимовича с товарищами? Тогда понятно, почему он не появился на перроне. Ему пришлось уехать из Иркутска на несколько часов раньше…»
— Что такое? — послышался хрипловатый спросонья голос француза.
— Ах, опять какое-нибудь досадное происшествие, — проговорила Елена Алексеевна. — Дмитрий!
— Да, что-то случилось.
— Очередная глупость партизан, — сказал Антуан де Монтрё. — Что они могут сделать, если союзники ежедневно поставляют верховному правителю столько боеприпасов и снаряжения, сколько хватило бы для боевых операций под Верденом.
— Так много, господин капитан?
— Боюсь, что я даже приуменьшил нашу помощь.
