Лариса стремительно бросилась прочь, поняв, что её план разрушился. Олег ошибочно напал на фотографа, приняв его за нужного человека, так как Лариса заговорила именно с ним. Поправить ничего было нельзя. Задуманная ситуация рассыпалась.
Лариса быстро пошла прочь, почти побежала, не поднимая глаз.
Тем временем фотограф безумно выкатил глаза и кинулся на упавшего Олега. Из плеча фотографа торчала рукоятка кухонного ножа, но он уже забыл про воткнутое в его дублёнку лезвие. Незадачливый преступник с трудом поднимался на четвереньки, путаясь в длинных полах чёрного пальто.
Лисицын обернулся на прозвучавший крик и успел увидеть, как мелькнул нож. Инстинкт заставил его немедленно метнуться в сторону столкновения. До стоявшего на четвереньках Олега ему оставалось не более десяти шагов, когда фотограф с яростью обрушил на того свои кулаки. Тот с кошачьим визгом затряс ногами, перевернувшись на спину, высунул тёмный язык, выкатил глаза.
– Убью! – заорал Олег. – Я должен убить!
Но удары сыпались на него безостановочно. Лисицын схватил фотографа за плечи и рывком отодрал от Олега. При этом нож разрезал дублёнку глубже и вывалился на мокрый асфальт.
– Он хотел меня зарезать, пьянь чёртова! – хрипел фотограф. – Посмотрите на его глаза, это же наркоман какой-то!
– Не трогайте его, не трогайте! – повторял Лисицын.
– Скрутите его! – раздались отовсюду громкие советы. – Скорее милицию сюда! Разбейте ему рожу! Не трогайте его, иначе он укусит, он же бешеный!
Олег Расшуганов, поняв, что кулаки перестали колотить его, с неожиданной прытью перевалился на бок, встал на четвереньки и быстро-быстро, как таракан, припустил в сторону оборонённого ножа. Лисицын без труда отшвырнул Олега в сторону, тогда Расшуганов издал дикий рык подраненного зверя и бросился прочь.
Он не успел сделать и пяти шагов, как раздался скрежет тормозов, и перед ним вырос жёлтенький, как мультипликационный цыплёнок, «запорожец». Несмотря на все старания водителя, машина стукнула Олега бампером и свалила его на спину. В следующую секунду послышался лязгнувший металлический звук, и в заднее крыло «запорожца» с размаху воткнулся сверкающий красными бортами «опель». «Запорожец» скакнул вперёд и ударил Олега Расшуганова второй раз, теперь уже по-настоящему сильно, и отшвырнул головой на угол тротуара. Послышался глухой хруст.
Лисицын был первый, кто склонился над погибшим.
Лариса наблюдала за происходящим со стороны, спрятавшись за чёрным стволом дерева с налипшими комьями снега, и едва слышно чертыхалась.
– Надо же! Ну ведь не бывает такого! Это же глупость, нелепость какая-то, дикость!
Из «опеля», который приложился к «запорожцу», вышли два человека. Увидев их, Лариса ахнула. Это были Брусовы: отец и сын. Лисицын пожал обоим Брусовым руки. Лариса видела, как он жестикулировал, излагая случившееся. Ещё более яростно жестикулировал фотограф в продырявленной серой дублёнке, то и дело сильно пожимая плечами. Над телом Олега ежесекундно склонялись любопытные.
«Как хорошо, что я смотрю издалека на это представление. Меня никто не видит, никто не задаёт вопросы. А то пришлось бы объяснять, как я тут оказалась. Слишком много знакомых лиц в одном месте. Уж Лисицын-то непременно увязал бы всю историю со мной… Хоть бы Олег умер на месте… Жаль, что я поспешила, вечно я тороплюсь… Нет, так больше нельзя. Надо всё устроить иначе. Мне нужен профессионал, настоящий профессионал, который умеет стрелять без промаха… Но где его взять? Где их берут? Как на них выходят?.. Брусовы! Они же наверняка знают таких людей, они же хищники, акулы…»
***
Сергей Лисицын, конечно, не ошибался, говоря, что Ларису охватила болезнь. Но её не интересовало его мнение по этому поводу. Её беспокоил лишь один вопрос: как Лисицын намеревался поступить? Рассказать о ней? Спеленать её туго-туго и передать на руки врачам, которые не знают ни черта и потому не излечивают никого? Нет, в лапы белых халатов она не дастся. Что угодно, только не доктора с их замашками садистов-экспериментаторов.
После того как покушение на Лисицына закончилось столь плачевно, чувство опасности вдруг сделалось ясным и жгучим. Оно испугало, но оно же доставило необъяснимую приятность. То же самое она испытала когда-то давным-давно, неосмотрительно подступив к самому краю глубокой пропасти и надавив на почву с такой силой, что под ногой всё просыпалось. Лариса удержалась чудом, отпрянув и упав навзничь. Она слышала, как земля рыхло расползалась, увлекая из-под тела новые и новые комья. Пропасть готова была схватить Ларису и увлечь в свою сыпучую пасть. Но вдруг всё остановилось, стихли шорохи последних падающих камешков. Лариса лежала неподвижно, держа ноги на весу и чувствуя гуляющий под ними ветер.
Много раз после этого она видела во сне эту сцену и просыпалась с колотящимся сердцем, замирая от жути, от ощущения внезапной бездны под ногой. И это ощущение было пьянящим. Страх выворачивался наизнанку и превращался в восторг.
«Может быть, такое же блаженство испытывают люди, бросающиеся с крыши небоскрёба? – гадала она, анализируя свои ощущения. – Они испытывают ужас оттого, что уже нельзя поправить, и наслаждение от состояния полёта. Этот полёт прекрасен тем, что он неповторим. Я хочу такой полёт…»
Теперь, когда за её спиной было несколько смертей, она понимала, что сделала тот самый шаг, после которого не осталось тверди под ногами. Она уже взмыла. Её охватило состояние гибельного восторга, пронзило её со всех сторон тончайшими отравленными иглами. Она сделала прыжок, который неминуемо закончится падением, сотрясающим ударом. Она разобьётся на куски, превратится в лепёшку. Но до того момента она будет лететь. Вопрос заключался теперь в одном: как сделать этот полёт более продолжительным, как сделать наполнившее её чувство более сильным, более острым?
Чуть раньше она пошла на совокупление с родным племянником, и жгучим блаженством было именно то, что она сознавала запретность подобного шага. Однако острота этого чувства быстро притупилась. Теперь, уничтожив зятя, Лариса изнывала от желания ощутить в себе молодое тело Дениса лишь потому, что каждую секунду в её голове пульсировало сознание того, что она причина и двигатель той силы, которая уничтожила отца Дениса. Понимание этого опьяняло её, бросало в нетерпеливую дрожь, заставляло тело сжиматься, испускать соки.
Первую ночь после убийства Володи она провела с Сергеем. Это немного приглушило импульсы, дававшие о себе знать. Затем она приехала в дом сестры. Она видела скорбные лица и млела от их вида. Во всеобщем хороводе траура, она была единственной, кто знал, видел и был причиной гибели отца семейства. Она была единственной, кто знал всю подоплёку сложившейся ситуации. Лариса не могла описать своё состояние словами и не собиралась делать этого. Она пользовалась им, смаковала его, пила по каплям.
Ни разу она не заметила, чтобы в ней поднялась хотя бы тень сожаления о содеянном. Наоборот, она блаженствовала от своего особенного положения. Так может блаженствовать лишь нищий, когда заманивает чужака в трущобы, пугает его до смерти в мрачных закоулках, незаметно выкрадывает все его деньги, а затем с благородным жестом выводит на знакомую улицу, сочувствует потерянным деньгам и после всего этого ведёт пострадавшего в ближайшее кафе, где угощает его, успокаивает, набивается в друзья и расплачивается, разумеется, теми самыми деньгами, которые вытащил из кармана несчастного час назад. Этот вор – истинный хозяин положения. Только он способен оценить всю прелесть такой двойственной ситуации.
Лариса представляла себя именно таким вором.
Отняв у племянника отца, она теперь успокаивала Дениса, окутывала его нежностью и ласками. Сознание того, что встречи с ним возобновились только благодаря её внезапному бешенству, оборвавшему жизнь зятя, придало любовным играм неповторимый вкус. Теперь к этому примешалось и ощущение подкравшейся опасности. Она занималась любовью на краю того самого осыпающегося обрыва.
