– Я знаю, что ты спас мне жизнь.
– А ты – мне. Так что мы квиты. – Боуман помолчал, улыбнулся. – Никогда не встречал такую, как ты, Халли.
Это приятно, отметила Халли. А теперь скажи, что ты думаешь о нем.
– Уил… Я…
Слова ускользали, как мыльные пузыри на ветру. Ее опять клонило в сон. Она видела, как Боуман смотрит на нее, улыбается. Он знает. Он все видит. Ему не нужно слов.
На миг ее сморило, затем она снова открыла глаза.
– Знаешь что? – Язык заплетался.
– Что?
– Мне нравится, как ты пахнешь.
Он рассмеялся.
– Я рад. Вот был бы ужас, если бы тебе не нравилось.
– Тебе нравится, как пахну я? – хихикнула она, проваливаясь в сон.
– Мне нравится не только это.
– А что еще?
– Я расскажу, потом. На это уйдет слишком много времени. А тебе сейчас нужно спать.
Боуман наклонился и мягко поцеловал ее в щеку, в лоб, осторожно и нежно, потом в губы. Его прикосновение было легким, как свет. Он выпрямился, все еще удерживая ее ладонь, и последнее, что увидела Халли перед тем, как заснуть, был его образ, возвышающийся над ней, и воздух вокруг него словно светился. Теперь она чувствовала себя не просто в безопасности. Чувствовала, что ее берегут.
Проведенное в пещере время нарушило биоритмы Халли. После ухода Боумана она проспала двенадцать часов и проснулась посреди ночи. На этаже было темно и тихо, лишь из дальнего конца коридора раздавалось чье-то похрапывание.
Она повертелась с боку на бок, но тело все еще оставалось в дневном режиме. В три ночи она так и лежала с открытыми глазами, стараясь выкинуть из головы мысли о пережитом.
В палату неслышно вошла медсестра со стетоскопом, цифровым термометром и тонометром в руках.
– Я не сплю, можно не ходить на цыпочках. Только свет не включайте, глаза еще болят.
– Конечно. Ночника достаточно. Мне очень жаль, что пришлось побеспокоить вас, доктор Лиланд.
Медсестра, пухленькая низкорослая женщина за тридцать, была одета в белые брюки и больничную рубашку с цветочным орнаментом. «Плачида Домингес, медсестра», было написано на ее именной табличке.
– Могу принести вам снотворного, если хотите. – Бархатный голос с легким латиноамериканским акцентом.
Халли больше не желала принимать одурманивающих лекарств.
– Спасибо. Я лучше посчитаю овечек.
– Теплого молока? Оно действительно помогает. В нем содержится триптофан[52].
– Не надо, но все равно спасибо.
Халли села в кровати и на десять секунд замерла, пока медсестра измеряла ей температуру и пульс.
– Сегодня здесь тихо, – заметила Халли.
– Здесь-то да. В других отделениях – я бы не сказала.
– Правда?
– Да. Активирован биозащитный изолятор. Внизу, на втором подземном этаже. Нам не говорят, что там. – Она помолчала, нахмурила брови. – Народ считает, что оспа. Там лежат только солдаты из Афганистана. Возможно, бактериологическая война.
Это АКБ. Они еще не знают.
– Оспу уже подтвердили?
Медсестра пожала плечами:
– Нет. Так люди говорят. Что на самом деле, никому не известно.
Халли кивнула.
– У вас очень хорошие показатели, доктор Лиланд, – сказала медсестра. – Думаю, завтра вас выпишут.
– Хорошо бы. Хоть посплю в своей постели.
– Доброй ночи, доктор. Если что-то понадобится, нажмите кнопку вызова. Даже если просто захочется поговорить. Я на посту.
Халли улеглась, но тут же повернулась на бок – болела ушибленная спина. На кровати были подняты оградительные решетки, и сейчас она лежала, глядя сквозь них. Халли больше не думала об экспедиции в пещеру, а вспоминала видеозапись, которую Дон Барнард показал ей в своем офисе в самом начале всей этой истории. Перед глазами словно висело остаточное изображение, как от взгляда на источник яркого света, и никак не хотело гаснуть. Халли закрыла веки, попыталась думать о других вещах, чтобы вытеснить кошмарную сцену из памяти. Затем сдалась. Отвернуться – значит проявить малодушие. Отвернуться от человека – еще хуже. Что скажет Мэри, когда узнает, что ее сестра была в этом госпитале, и Халли могла ее навестить, но не навестила?
Она опустила решетки, свесила ноги с кровати.
Глубокой ночью в коридорах было пусто. Халли не составило труда найти кладовую и сменить больничную сорочку на зеленую спецодежду врача. Она натянула белые бахилы поверх принесенных Доном Барнардом кроссовок, закрыла шапочкой волосы.
– Я доктор Лиланд, – сказала она, подойдя к конторке у лифта.
Доступ к лестницам и лифтам, разумеется, был ограничен. Молодой капрал вытаращил глаза на ее обезображенное лицо.
– Автомобильная авария, – пояснила она. – Дурацкая окружная дорога… Мне нужно в изолятор к пациенту.
Он посмотрел на планшет, пробежал указательным пальцем список фамилий, беззвучно шевеля губами, и наконец поднял взгляд.
– Э, простите, мэм…
– Доктор.
Он покраснел.
– Да, мэм. То есть доктор. Здесь нет вашей фамилии.
Он показал ей список.
Халли схватила планшет, положила на стол, взяла ручку и вписала свою фамилию между двумя другими. Меча глазами молнии, вручила планшет ему.
– Теперь есть. Открывайте лифт, солдат.
Миновав систему шлюзовых отсеков, Халли прошла все процедуры УБЗ-4, надела защитный костюм «Кемтурион» и через внутренний шлюзовой отсек попала в изолятор, где царили такие же тишина и полумрак, как в ее отделении. Ультрафиолетовые бактерицидные лампы на потолке и стенах отбрасывали зловещий голубой свет; воздух, даже пройдя через систему фильтров костюма, отдавал хлорным дезинфицирующим аэрозолем.
Сестринский пост пустовал – ничего удивительного для отделения, переполненного тяжелыми больными. Халли повернула направо и пошла по длинному коридору. Почти во всех боксах двери были открыты, разделительные шторки между кроватями задернуты. Миновав полкоридора, на одной из кроватей она увидела лежащую на спине женщину. Та спала. Или, скорее, была под воздействием наркотиков. В изъеденной плоти с правой стороны головы белели кости черепа. На левой щеке зияло отверстие величиной со сливу, через которую было видно челюстную кость и зубы, вместо глаза – гноящаяся пустая глазница.
Халли едва не вывернуло. Одно дело было смотреть на этот кошмар на экране, и совсем другое – видеть вживую, да еще и чувствовать запах. Она вновь припустила по белому коридору. В конце повернула налево, прошла пять боксов и остановилась у двери. Именная табличка на прямоугольной металлической рамке у двери гласила: «Л. СТИЛВЕЛЛ, МАЙОР, НАЦ. ГВАРДИЯ, ФЛОРИДА».
