Глаза Шу загорелись, она взяла коробочку.
— Что это? — спросила она, обнаружив в настроенном только на её прикосновение футляре круглый мутный опал с дыркой посреди и шнурком, но без малейших следов магии.
— Ци Вей сказал, говорящий опал.
— Говорящий?.. — Шу положила камень на ладонь. Ничего не произошло. — Наверное, какая-то реликвия. Очень ценная.
Пожав плечами, Шу спрятала опал обратно в футляр.
— Наверное, ценная, — усмехнулся Дайм. — А это тебе не от Ци Вея, а просто так.
Он осторожно снял с браслета Синюю жемчужину и подал на открытой ладони. Шу замерла, забыв про футляр, и очень-очень бережно коснулась пальцем аквамариновой капельки. Где-то далеко послышался плеск волн и крик чайки.
— Она родилась сегодня.
— Какая… — Шу подняла на него сияющие глаза. — Спасибо, Дайм!
Вместо ответа он улыбнулся — не предусмотренной в дипломатическом наборе искренней улыбкой.
— Остальные подарки еще не успели доставить со шхуны.
Спрятав живую жемчужину в футляр к опалу, Шу внимательно взглянула на Дайма. Он подмигнул и позволил ей проникнуть за иллюзию: вместо черного с серебром мундира на нем был потертый камзол, подобающий ужину в придорожной таверне, а не королевскому приему.
Шу снова порозовела и виновато улыбнулась. А Дайм проклял предопределение, собственную совесть и Мастера Ткача вместе с играми Двуединых. Если бы этот белобрысый щенок не пялился на неё, Шу бы не смогла противиться. Ширхаб его нюхай!
— Не пора ли нам потанцевать?
— Но…
Она искоса глянула на своего мальчишку, и Дайму на миг показалось, что она сейчас качнет головой, отвернется… нет уж!
— Кстати, а с кем это любезничает малышка Дарниш?
Дайм кивнул в сторону королевской невесты, воркующей с породистым молодым шером. В его ауре слабые потоки земли и воздуха отливали Тьмой, придворное платье было пошито по последней имперской моде, а движения выдавали неплохого бойца.
Шу проследила за его взглядом и удивленно ответила:
— Виконт Туальграм.
— О, верно. Неожиданно видеть его во дворце.
— Говорят, он получил наследство от дальней родственницы.
— И все же, пойдем танцевать, — прервал её Дайм.
Она миг промедлила, взглянула на свои руки и вспомнила про опал и жемчужину. В глазах её мелькнула радость — вот он, повод! Но Дайм снова её опередил.
— Да, ты права. Это нельзя оставлять здесь. — Он демонстративно оглядел убийцу с ног до головы, задержавшись на ошейнике. — Пусть отнесет. Надеюсь, он достаточно надежен?
— Достаточно, — холодно ответила Шу и обернулась к щенку, протягивая футляр. — Положи на мой туалетный столик.
Щенок поклонился, одарил Дайма пустым взглядом и направился прочь из зала. Шу несколько мгновений смотрела ему вслед, словно не в силах оторваться. А Дайм спрашивал себя: и что делать, если мастер теней не воспользуется подсказкой и не сбежит? Или если у него хватит глупости напасть на Бастерхази и погибнуть? Проклятье. Все равно не отдам её!
— Сейчас будет эста-ри-каста, — сказал он, беря её за руку. — Идем.
— Да… — отозвалась Шу, с трудом отрывая взгляд от щенка и натужно улыбаясь.
Весь танец они молчали. Тела двигались сами по себе, выполняя сложные па, губы улыбались — но прежней слитности не было, каждый думал о своем. О чем думала Шу, Дайм, пожалуй, пока не готов был услышать. Зато несколько минут передышки позволили ему присмотреться к происходящему в зале и пару-тройку раз помянуть недобрым словом Парьена, выдернувшего его из политической жизни на целых полгода.
Морис шер Туальграм
Дворец сиял огнями и благоухал роскошью и респектабельностью, словно царственные особы только что не скандалили подобно базарным торговкам. Но на то они и царственные особы, что им простительно любое непотребство. К самому Морису благородная публика относилась далеко не так снисходительно, особенно мамаши девиц на выданье — они отгоняли его от своих чад, как вороны отгоняют от птенцов пробегающего мимо пса. Зато богатые старухи улыбались весьма заинтересованно и выставляли напоказ свои драгоценности, словно он и есть голодный пес, готовый вилять хвостом за любую подачку. Мерзость.
Проходя мимо группы сверкающих, как новогоднее дерево глие, матрон, Морис холодно улыбнулся дебелой дамочке третьей молодости, в прошлом году открыто предложившей ему содержание, и проигнорировал смазливого юнца, держащего на руках собачонку в украшенном бриллиантами ошейнике. Юнец тоже был украшен бриллиантами, но скромнее размером, видимо, его родословная не дотягивала до родословной собачонки.
— А, Морис! — Вдова предпочла не заметить холодности. — Иди сюда, мой сладкий!
Юнец с собачонкой насторожились, разряженные дамы все той же третьей молодости принялись разглядывать Мориса через модные лорнеты. Пришлось замедлить шаг и поклониться.
— Светлого дня, сиятельные.
— Дорогая, это тот самый Туальграм, помнишь, я тебе говорила? — улыбаясь во все четыре собственных и двадцать восемь перламутровых зубов, вдова заступила дорогу. — Морис, познакомься, баронесса Шольцен из Ольбера.
— Весьма польщен.
Кивнув пирамиде из медных локонов и жемчужных лент, увенчивающей нечто подобное воздушному крему — пышное, бесцветное и приторно пахнущее — Морис сделал брезгливое лицо и попытался обойти дамочек. Не тут-то было. Пирамида качнулась, цапнула его за руку и заговорила неожиданно низким голосом:
— Ах, шалун! Весь в папеньку! — баронесса раскатисто рассмеялась, а Морис передернулся: вот только напоминания о папеньке не хватало. — Душка Джофре был такой шутник. Ах! А как танцевал!
— Я не танцую с подругами моего деда. — Морис отцепил пухлую руку в шелковой перчатке от своего рукава и демонстративно стряхнул с него пылинку. — Приятных воспоминаний, сиятельные.
Пока дамочки возмущенно шипели позади, Морис выискивал в толпе Таис. Отпускать её от себя после первых танцев было неблагоразумно, но этот её брат! Наглый щенок просто утащил сестру за руку, как неразумное дитя. А дитя и не подумало протестовать, только виновато улыбнулось — и скрылось.
Виноватая улыбка девочке Дарниш не шла. Куда лучше смотрелся задранный носик или капризно выпяченная губка. Но что делать, если единственным, на что она ловилась, было благородство?! При воспоминании о вчерашнем вечере кулаки сжимались сами собой, а уши пытались уловить вожделенный хруст отцовской шеи. Проклятье, он был вынужден признать перед девицей собственную финансовую несостоятельность и принять её жалость! Он, потомок древнего рода, играл для четырнадцатилетней девочки классическую сцену под балконом, словно низкий актеришка. Он признавался в любви и клялся, что не примет её приданого, пока сам не сможет обеспечить достойную жизнь любимой… и плевать, что когда-то он в самом деле так считал. Ни одна любимая не станет ждать, пока нищий виконт добудет сокровища Царицы Сирен, если под рукой есть владелец мануфактур со счетом в банке длиной с Вали-Эр. Да если бы он мог сам выбраться из долгов, какой шис бы его занес к высокомерным Дарнишам?
