День начинает блекнуть. Короток осенний день на севере. Неужели не дойду до дороги? Напрягаю остатки своих сил, едва передвигаю ноги в снежном, хлюпающем месиве. Наконец, в изнеможении останавливаюсь перевести дух под развесистой елью и неожиданно в просвете между косматых еловых лап вижу столбы с телефонной проволокой. Дорога!
Осторожно пробираюсь к дороге и застываю в напряженном внимании. Вся дорога в следах от конских подков и солдатских сапог. Возможно, что патруль только что прошел. Осторожно отхожу назад, нахожу глубокий овраг и останавливаюсь в нем на ночлег. Силы мои упали окончательно и я едва в состоянии двигаться. Но лечь нельзя – одежда мокрая, к тому же начался легкий заморозок. Но никогда еще мне не было так трудно развести костер: иззябшие пальцы плохо справлялись со спичками, сырые дрова не загорались. Пришлось для разжигания употребить часть бумаг из моего багажа. Наконец, костер загорелся, отогрел мои иззябшие члены и я принялся за сушку: вылил воду из сапог, посушил их, слегка просушил одежду и не будучи более в состоянии бороться с усталостью, надел все полусухое и уснул. Впрочем, сон мой можно было только приблизительно назвать сном: небытие заливало сознание как только голова прикасалась к земле.
Ясное солнечное утро. Я с трудом расправляю после тяжелого сна онемевшие, скрюченные от холода члены и спешно собираюсь в путь. Сегодня решительный день, ибо мне надлежит пересечь дорогу, охраняемую патрулями. Может быть тут, где-нибудь совсем недалеко засада? Я чувствую, как опустился весь, как упали силы мои, сделав меня неспособным к сопротивлению. Душа моя полна отчаяния. Неужели всему конец? Неужели тут, у самой границы меня постигнет неудача и чекист-палач заработает три рубля «оперативных» на моей голове?
Я остановился в кустах, у края дороги, и впервые за долгие годы полуравнодушного отношения к религии понял всем сердцем, душой своей почувствовал, как во мне жил и руководил мною Промысел Божий.
Я поднял к небу полные слез глаза и с горячей молитвой обратился к Богу. Налагая на себя крестное знамение, с юношеских лет мною оставленное в равнодушии, я почувствовал, как в какую-то бездонную пропасть проваливается и мое отчаяние и мое изнеможение. Счастливый своим просвещением, я бодро зашагал вперед.
Кругом ни души. Пуста и дорога. Налево, у края дороги мерещатся постройки. А может быть, это мне только показалось? Я, не раздумывая, быстро пересек дорогу, ступая из предосторожности только на каблуки, и скрылся под елями на другой стороне.
Опять иду по лесу и налево от себя вижу речку, текущую на запад, вероятно, в Финляндию. Иду вдоль её прихотливых извивов, но она неожиданно поворачивает почти в обратную сторону, на восток, я бросаю речку и иду снова лесом прямо на запад. Из-за пригорка согретого солнцем, показывается тропинка. Кругом по-прежнему пусто. Возле тропинки множество брусники: её красные грозди сплошь покрыли землю. Сажусь и начинаю утолять голод брусникой. Кем проложена здесь в этих пустынных местах тропинка, и куда она идет? И почему именно здесь такая масса брусники? Эти вопросы возникают и потухают в моем сознании, не задевая моего спокойствия. На тропинке тепло и уютно.
Однако, пора идти дальше. Со вздохом вынимаю компас и беру направление. Через несколько минут ходьбы снова столбы с телефонной проволокой, снова дорога. Удивительное дело: что тут за обилие дорог? Слева вижу опять ту же прихотливую речку, но через нее переброшен небольшой, опрятный мост. Уж не граница ли? Быстро ухожу от опасного места и возвращаюсь к утомительному странствованию по болотам.
Наконец, дорогу мне преградило обширное озерное дефиле [На фотографии, конечно, финский пейзаж, но он как две капли волы похож на встреченное мною дефиле.]. Оно уходило из поля зрения и вправо и влево. Я остановился в нерешительности, где начать обход. Наконец, избрав северное направление начинаю путаться, блуждая между озерами и рискуя попасть на засаду.
Четыре дня блуждал я по дебрям без пищи. Теперь горные хребты ни разу не пересекали моей дороги – они шли на запад. По моим расчетам от дороги до границы оставалось двенадцать-пятнадцать километров, а между тем, я иду пятый день. Уж не перешел ли я границу четыре дня тому назад, не л ли я бруснику на самой границе? Но я по-прежнему избегаю тропинок и иду самыми глухими местами.
Тридцать восьмой день пути по звериным тропам.
Из-за гушины елей на солнце сверкает серебряная поверхность речки. Осторожно подхожу поближе и нахожу переход через нее из двух бревен, а за ним какое-то странное сооружение: два небольших навеса, крытых дранью. Перебираюсь через речку и осторожно залезаю под навес. Без сомнения – это становище лесорубов. По полу разбросаны бумажки, спичечные коробки. Как странно: в надписях латинский шрифт. Неужели я в Финляндии? Собираю бумажки, коробочки и бегу в ближайшие кусты. Внимательно рассматриваю надписи на незнакомом языке. Какие же они, если не финские? Я боюсь верить, боюсь ослабить напряжение воли, только что мною обретенной.
С удвоенным вниманием и осторожностью пробираюсь вдоль речки. Из лесу выскользнула тропинка. Стою в нерешительности: идти по ней или нет? На тропинке что-то белеет. Подхожу и поднимаю папиросную коробку. По диагонали на ней написано «Saimaa». Я вспоминаю из географии финское озеро Сайма и медленно иду по тропинке в лес. И вдруг меня заливает волной радости. Я вздыхаю полной грудью и легким, решительным шагом иду вперед.
Поскорее бы встретить кого-нибудь, чтобы окончательно убедиться в избавлении.
Иду по утоптанной тропинке то спускающейся в болото, на пешеходный настил на нем, то взбирающейся на пригорки. Наступает ночь, а я все иду и иду. Поднимается ветер, начинает бушевать буря, гудят и стонут леса, а я все иду среди бушующего хаоса, пока силы не оставляют меня и я валюсь на землю.
Лежу изнеможенный и чувствую, как изнеможение во всем теле начинает заливаться волной радостной энергии и я, движимый ею, встаю и снова иду по тропинкесреди бушующего леса.
Тропинка начинает спускаться под горку и, скользнув куда то, исчезает в лапах развесистой ели. Я выхожу на широкое шоссе. Да, это, разумеется, Финляндия. Иду по шоссе на запад. Вдали в ночном сумраке блестит огонек. Смело иду на него. Одинокий домик выделился из тьмы освещенным окном. Около домика кто-то колет дрова. Подхожу вплотную.
Высокий парень, опустив топор, с удивлением смотрит на меня, изможденного, в рубище, без шапки.
– Это Финляндия? – спрашиваю я.
– Финляндия.
Я закрываю лицо руками и плачу, плачу...
* * *
Через день в карантине, Хвостенко и Митя Сагалаев рассказали мне об участи Василия Ивановича. Он был смертельно ранен и остался навсегда в лесу...
