Конечно, осуществить все это было задачей непростой и весьма щекотливой, тут требуется такая отлаженная и чутко реагирующая организация, как императорская и королевская бюрократическая машина. Граф Тааффе нажал кнопку, и механизм начал перемалывать дело.
Перво-наперво он перемолол баронессу Вечера. Шантажом, угрозами и посулами ее вынудили уехать из Вены, не возвращаться по меньшей мере две недели, не требовать выдачи тела дочери, а предоставить полномочия своему зятю графу Штокау, дабы тот мог организовать похороны. Вторым угодил в мельничные жернова граф Штокау; с ним оказалось легко сладить, ведь, будучи офицером, он привык к дисциплине и послушанию. Без звука подписал он (составленное от его имени) прошение господину Озеру, баденскому окружному начальнику, дозволить ему похоронить свою племянницу в Хайлигенкройце. Разрешение было выдано без малейших бюрократических проволочек, лишь с напоминанием, что при перевозке останков по дорогам общего пользования необходимо придерживаться санитарных предписаний, изложенных в инструкции от 1874 года. (''…лишь закрытым транспортным средством…") Третьим настал черед Гримбёка, цистерцианского аббата в Хайлигенкройце. К тому моменту все шло уже как по маслу; аббат даже вызвался обеспечить гроб.
Теперь оставалось лишь уладить дело с "Мюллером", то бишь с трупом, который для соблюдения полнейшей тайны в ходе маневра был поименован сей конспиративной кличкой, свидетельствовавшей о находчивости и остроумии властей. Впрочем, именно на этом этапе требовались наибольшая предусмотрительность и такт.
За упокой души Рудольфа по всей империи уже были отслужены первые мессы, когда графы Георг Штокау и Александр Балтацци — дядья Марии — под вечер 31-го января прибыли в Майерлинг; выполняя наказ не привлекать к себе внимания, они добирались окольными путями, в простой черной карете графа Штокау. Полчаса не могли они достучаться в запертые наглухо ворота замка, пока наконец из столицы не прибыли представитель придворной канцелярии барон Слатин и доктор Аухенталер — им Цвергер открыл ворота. Управляющий провел их вместе со старшим инспектором бароном Горупом к опечатанному чулану. Барон Слатин сорвал печати, которые он же сам и наложил прежде, и с несколько встревоженной совестью (а также и с досадливой мыслью, как пишет он в своих мемуарах, что именно на него, самого молодого из присутствующих, взвалили — и, разумеется, безо всякого письменного указания — это щекотливое дело, которое может обернуться бог весть какими неприятностями) впустил господ в темный чулан, где Мария Вечера вот уже тридцать восемь часов в бельевой корзине с увядшей розой (или — согласно менее романтической версии — с носовым платком) в окоченелых пальцах ожидала своего воскресения. Теперь ей оставалось ждать недолго.
Только не привлекать внимания! — такой напутственный приказ был дан барону Горупу, и это навело его на гениальную идею. Лишь обстоятельства повинны в том, что осуществить ее удалось с пятого на десятое.
— Одеть ее! — приказывает он графам, которые скорей всего беспомощно и испуганно застыли над мертвой племянницей. — Но чтобы выглядела, как живая!
Позднее сыщется и свидетель (об этом позаботится Горуп), который подтвердит, если у кого-либо возникнут сомнения, что баронесса удалилась из замка живая, на своих собственных ногах! Не зря назначат потом Горупа шефом венской полиции.
Ну а теперь, как достойное завершение благоухающего духами grande guignol[29], следует безумная, жуткая гротескная сцена, которая так и просится в роман ужасов. Оба графа не протестуют, не взывают к милосердию, не ссылаются на приличия — они подчиняются старшему инспектору и принимаются обряжать племянницу. Закроем на минуту глаза и попытаемся представить себе эту невероятную, ошеломляющую сцену. Мы бы не поверили, если бы сам барон Слатин не утверждал, что именно так оно и было. (Хотя все равно сомневаешься.)
Длинные волосы Марии закалывают в пучок, затем слегка отмывают засохшую на лице кровь, но вот при чьем-то неосторожном движении с глаза Марии спадает импровизированная повязка, наложенная доктором Ви-дерхофером, и поскольку больше под рукой ничего не находится, ее наспех заменяют шелковым галстуком графа Штокау. На девушку надевают белье, корсет, шелковые чулки и изящные туфельки, красивое оливково-зеленое платье, в котором она ушла из дому, все это проделывают при тусклом (уместно будет сказать: призрачном) свете фонаря, который держит Цвергер, а барон Слатин тем временем в коридоре перед апартаментами наследника тщетно пытается побороть дурноту. Работа подвигается медленно, ибо у графов нет сноровки, к тому же они наверняка нервничают — понапрасну их все время подгоняет Горуп, которому предстоит еще ночью провернуть похороны. Наконец Марии нахлобучивают на голову ее модную охотничью шляпку с пером, прикалывают вуаль и выносят девушку в холл. И тут, при желтом, теплом свете газовых ламп, силы вдруг оставляют обоих графов. Им приходится опустить свою ношу — вернее, усадить Марию в кресло. Несколько придя в себя, они набрасывают племяннице на плечи ее котиковое манто, затем, взяв ее под руки с обеих сторон, слегка приподнимают и несут — сопровождают! — к карете. Но голова покойницы неестественно склонена на грудь (запрокинута назад?); в таком виде ее нельзя дальше нести — не производит впечатления жизненной достоверности. Горуп посылает Цвергера за метлой (или за тростью), засовывает ее сзади под корсет как подпорку и собственным носовым платком пpивязывает шею девушки к палке, чтобы голова держалась прямо.
Наконец, в 21 час 30 минут в полицейский участок Хайлигенкройца, на имя инспектора Хабрды и старшего инспектора Зыслоужила, которые ждали в аббатстве, ушла следующая загадочная телеграмма:
"Мюллер вскоре прибудет через Саттельбах".
К тому времени уже настала глухая тьма, в замке находились лишь те, кому и без того все было известно, — непостижимо, для кого разыгрывалась комедия. Остается предположить, что Горуп отрежиссировал ее для самого себя: выполнение обязанностей должно подкрепляться внутренней удовлетворенностью.
Покойницу усадили на заднем сиденье в карете графа Штокау, а оба ее родственника разместились напротив. По рассказу графа Штокау, от тряски труп Марии все время падал на них. За погребальной каретой (то бишь "закрытым транспортным средством") следовала другая, где ехали официальные лица. Баром Слатин держал на коленях узел: в простыню было завернуло окровавленное постельное белье, а также пропитанные кровью и подлежащие списанию в расход ковры 49-й и 20-й пункты инвентарного перечня). Их увозили для сожжения.
Погода стояла холодная, ветреная, шел дождь с градом, луна была скрыта тучами, окна кареты подернуть! изморозью — графы не могли определить, куда их везут. Наконец карета остановилась у темных кованых ворот, которые тотчас же отворились. Вышли два монаха с фонарями. Мери больше не было нужды изображать живого человека. Часы на башне аббатства — с тех пор, как Горуп взял дело в свои руки, все события должны были разворачиваться по дешевым шаблонам душераздирающей романтики, — как раз пробили полночь. Восьмикилометровый путь занял два часа.
В канцелярии аббатства готовятся необходимые документы:
"Протокол, составленный 30 января 1889 года канцелярией обер-гофмейстера его императорского и королевского величества в замке его императорского и королевского высочества великого князя и наследника Рудольфа в Майерлинге.
Утром 30 января 1889 года на территории деревни Майерлинг был обнаружен труп женщины. Присутствующий доктор Франц Аухенталер, домашний врач его императорского и королевского величества, исключая всяческое сомнение, констатировал, что причиной смерти послужило самоубийство, произведенное при помощи огнестрельного оружия. На левом виске, на участке примерно в 5 сантиметров длины и 3 сантиметра ширины, наблюдается отсутствие кожного покрова, а вокруг видны обгорелые волоски; следовательно, это место проникновения пули. Пулевой канал… мгновенная смерть… присутствующий граф Георг Штокау и также присутствующий господин Александр фон Балтацци опознали в покойной свою племянницу… которая… При сем, по просьбе представителя семьи графа Штокау, тело выдается родным, а данный протокол вручается законным властям для дальнейшего делопроизводства…"
Балтацци слегка упирается из-за "самоубийства", однако аббат успокаивает его. Путем быстрого обмена телеграммами удалось развеять и сомнения баденского окружного начальника Озера, который (из предусмотрительности и почтения к придворной канцелярии или попросту из чиновничьей глупости?) не мог решить (на свою ответственность), должен ли он заносить сей смертный случай в метрическую книгу или нет. Невзирая на ночное время, из Бурга тотчас последовал ответ: заносить. Порядок есть порядок.
