А душа жаждет простора. А в мыслях зреет подвиг, и где-то рядом скачет лихая удаль. Взоры ищут в надежде увидеть что-то огромное, еле умещающееся в воображении. И тогда-то люди ощущают в себе неодолимое желание, непреходящую тягу к крупным личностям, что, конечно, считается вполне естественным и закономерным состоянием каждого из нас. Душа каждого из нас, покуда не утратила способности совершенствоваться, тянется к ним, к этим личностям, как к свету, как к источнику добра и благородства, что естественно и закономерно. Чтобы как-то понять и объяснить причины подобного рода потребностей наших душ, давайте-ка перенесемся мысленно в степь, где со дня сотворения не было ничего заметного, выдающегося, могущего хоть как-то обратить на себя внимание, а просто-напросто тянется бесконечная, серая тягучая степь, усиливая горечь тоски и одиночества. И если на этой однообразной равнине вдруг утомленный взор обнаружит высоту и она, высота, поманит, зазывая и радуя своим величием и благородством, скажите на милость, не встрепенется разве душа, словно птица, просящаяся в полет. И как синяя даль неба нужна для полета птицы, так высота нужна для души человека. И потому она, эта высота, где бы мы ее ни находили, на лоне ли природы, в обществе ли людей, имела всегда, и постоянно будет иметь притягательную, чуть ли не магическую силу, могущую не только воодушевлять, но, прежде всего, давать нам ощущения собственного значения и достоинства и тем самым поддерживать в нас неугасающее стремление к вершинам.
И в этой связи хочу остановиться на одной общеизвестной истине: существует два вида определения, которыми мы даем оценку достижений во всех сферах человеческой деятельности, а именно количественное и качественное. Но при этом мы забываем, что оба эти понятия по духу как бы ни были родственными, однако по закону диалектики где-то на каком-то месте могут взаимно друг друга исключать. Ибо, как известно, количественный рост не может собой олицетворять даже самую малую высоту потенциальной возможности нашего развития. Тем более если эта высота касалась духовного развития, то она измерялась и в будущем будет измеряться только взлетами, только вызванными в жизнь звездными часами самых выдающихся личностей. Такими взлетами история духовной жизни нашего народа не однажды отмечалась. Всмотритесь в даль веков, разве из развалин некогда цветущего древнего города казахов не поднимается непомерно могучая фигура гениального сына нашего народа, впоследствии не вмещавшегося в свой родной край и обретшего гражданство мира и ставшего гордостью всего Востока? Я не стану упоминать поэтов скорбного века, проникновенная поэзия которых, отмеченная безысходностью и тоской, все еще не потускнела в сознании народа; в начале минувшего века призывная, героическая поэзия Махамбета перед самым рождением и утверждением казахской письменной литературы, словно обнаженная сабля, блеснула так нежданно и кратковременно. Но благодаря героическому духу огненные строки поэзии вождя народного восстания при малейшем соприкосновении все еще продолжают волновать и горячить кровь. Вслед за Махамбетом казахская литература отмечалась сразу двумя мощными взлетами. Если Джамбул каскадом импровизаций как бы усиливал и без того необузданный поток устного народного творчества, поражая воображение слушателей буйством чувств, красок, дерзостью мысли, то Абай сам стоял у истока письменной литературы. Благодаря гению Абая рядом с бурлящим потоком полноводной устной народной поэзии в истории духовной культуры нашего народа впервые зажурчал чистый родник письменной литературы. К счастью, после великого Абая, если не считать той, нам всем памятной, небольшой паузы, молодая письменная литература продолжала неуклонно развиваться. Духовная сила пробужденного Октябрем народа, получив мощный импульс, вдруг так неожиданно и щедро подарила казахской литературе и искусству целую плеяду поистине великих артистов и писателей. Кто из нас с благодарностью не вспоминает сейчас славные имена Сейфуллина, Майлина, Джансугурова, Ауэзова, Муканова, которые еще в первые годы Советской власти за столь короткое время перед взором изумленного мира подняли нашу литературу на высокий профессиональный уровень, предопределяя тем самым на много и много лет вперед самую счастливую высоту нравственных притязаний национального сознания. Они были новаторами, и от них, по существу, и началась новая эпоха возрожденной казахской литературы. Должен сказать, что они, решительно введя до них отсутствовавшие литературные жанры, не просто обогатили их новыми формами, стилевыми особенностями, а, самое главное и основное, сумели создать свои художественные миры. Благодаря им вот уже более полувека прочнр живут в нашем сознании целые царства, щедро наделенные яркими и колоритными образами, интересными типами литературные мифы Сейфуллина, Майлина, Джансугурова, литературные миры Ауэзова и Муканова.
Ауэзов и Муканов жили и работали до конца своих дней, находясь как бы под одной крышей. Чего, скрывать, при их жизни вся непомерная тяжелая ноша и основная забота, связанная с развитием литературы, легла на могучие плечи этих двух титанов, и они вдвоем достойно несли честь и славу всей казахской литературы. Если Ауэзов воссоздавал нарастающую напряженную духовность через сплетения мысли и чувства, то Муканов сумел создать это же напряжение во всех своих произведениях через мудрость и щедрость своего поистине народного таланта, точнее говоря, путем неослабевающего напряжения, сплетением исключительно острых ситуаций, нагнетанием нарастающего драматического сюжета.
Следя за развитием казахской литературы последних лет, я, к своему неудовольствию, нет-нет да и стал замечать какие-то любомудрые книги; к чести их авторов, они с завидной прилежностью старательных учеников лихо освоили всю технологию и весь шик современного модернового письма, но тем больше вызывает сожаление, когда видишь, с каким трудом одолевают читатели, скажем прямо, не согревающие души вялые страницы. А Сабит Муканов одну из главных особенностей и достоинств художественного произведения видел прежде всего в его читабельности и увлекательности.
Каждая эпоха имеет свою проблему, для решения которой непременно выдвигает своих героев. Скажем, для нас освоение космоса, космический корабль, космонавт Гагарин не просто престиж страны, не просто дело чести и доблести, — оно имело и имеет первостепенное значение и считается одной из глобальных проблем конца XX века, в котором сосредоточены все узловые вопросы, а именно: морально-политические, научно-экологические и оборонные. В то далекое теперь от нас довоенное время точно такое же престижное и практическое значение имели для наших отцов освоение Северного Ледовитого океана, ледокол «Челюскин», перелет Чкалова. И потому все народы земного шара, правительства и пресса пристально следили шаг за шагом, ловили каждое мгновение чудо-подвига богатырей страны Советов на Крайнем Севере. И в это время Сабит Муканов одним из первых откликнулся на героические подвиги покорителей Северного полюса, написав поэму «Белый медведь». Поэма эта для литературы тех лет была по форме. и содержанию подлинно новаторской, более того, явилась неожиданным, новым словом, вызвавшим бурную реакцию как в критике, так и у широкой читательской общественности. Сабит Муканов в казахской поэзии вообще был новатором и экспериментатором. В своих лучших стихотворениях он вслед за Майлиным смело и широко ввел простую разговорную интонацию взамен ранее единолично господствовавшего в казахской поэзии песенно-поэтического стиля.
В один из предъюбилейных дней писателя, на встрече со студентами университета, Абдильда Тажибаев, произнося о своем учителе короткую, взволнованную речь, сказал, что до появления поэмы «Абдулла» Касыма Аманжолова в этом почетном жанре поэзия Сабита Муканова определяла его счастливую вершину. Думаю, что до появления эпопеи «Абай» Ауэзова в казахской литературе романы, созданные Мукановым, не имели себе равных. Как известно, к этому времени Мукановым был уже создан «Адаскандар». Эта поэма в прозе о трагической судьбе чистой и светлой любви, чем-то напоминающая ранний степной цветок, прихваченный морозом, с первого дня появления никого из читателей не оставила равнодушным. Затем последовала повесть «Балуан-Шолак», с романтических страниц которой дерзко вставал героический образ степного барда, помимо блестящего таланта поэта, певца еще и в самом деле отличавшегося личной храбростью. Муканов любит и идеализирует своего героя. Он настолько восторгается сказочными подвигами и рыцарской удалью Балуан-Шолака, что, читая роман, нам не удается определить, чему, собственно, автор отдает предпочтение — таланту или физической силе, ибо той и другой стороне незаурядного героя в одинаковой мере воздается дань восхищения. Живо в нашей памяти, что задолго до появления «Ботагоз» был писателем написан и опубликован роман «Темиртас». У нас также в памяти, что литературная общественность воспринимала этот роман не иначе как пробу сил, как некий литературный эксперимент перед предстоящей ему более серьезной и ответственной работой в освоении для тех времен весьма сложной историко-революционной темы. Посудите сами, только что рухнул старый общественный строй, взамен которому пришел новый. Не просто происходила быстрая смена одной социальной системы другою, а, к ужасу вчерашних всесильных и всемогущих, вместе со сменой строя, не давая опомниться, в мгновение ока менялся сам уклад жизни, безжалостно рушились вековые, привычные патриархально-родовые нравы; менялась психология, обычаи, отношения к жизни, к людям, к миру. Умирающий класс в этой постигшей его после бури Октября страшной, чуть ли не апокалиптической катастрофе чувствовал растерянность, но однако не сложил и не собирался складывать оружия. Уроки революции стали подлинной наукой и во всем учили народы еще вчера отсталой окраины царской России. Мало того, социальная действительность убедила наших отцов в том, что без ликвидации эксплуатации человека человеком не может быть никакой свободы, а без свободы не может быть полноценного счастья; свобода нуждается не только в декларировании, но и в гарантированной защите. И в этой ситуации, когда не улеглись еще страсти классовой борьбы, писателю Муканову, обратившемуся впервые к историко-революционной теме, предстояла нелегкая задача: во-первых, пропуская огромные события через себя, правильно ориентироваться в социально-политическом значении всего происходившего; во-вторых, по-марксистски правильно обобщить и оценить исторический опыт, проделанный нашими отцами в минувшей схватке. И еще, третий, не менее сложный вопрос, неминуемо стоявший перед писателем, — показать неизбежность прихода в революцию вчерашних кочевников-скотоводов и проследить пробуждение классового самосознания в психологии этих людей. Сабит Муканов, создав роман «Ботагоз», дум ага, блестяще справился со стоявшей перед ним сложной задачей как художественного, так и политического порядка. Мало того, накопленный им художественный опыт вот уже около полувека оказывал и поныне продолжает оказывать практически полезную помощь казахским литераторам, которые не перестают обращаться к историко-революционной тематике. Появление в те годы романов Сабита Муканова сделалось событием и подлинным праздником национальной культуры. Давайте вспомним, кто из нас, довоенных лет воспитанников детдомов и интернатов, позабыв решительно обо всем на свете, о еде, о сне, об учебе, не читал, не вчитывался в произведения этого популярнейшего тогда писателя. Думаю, что тут уместно задаться вопросом, как и каким путем достигал он такого внушительного успеха? Мастерством стиля? Изяществом слога? Вряд ли. Язык его произведений, за исключением разве некоторых, таких, как «Сулушаш», «Адаскандар» и еще по преимуществу относящихся к раннему периоду лирических стихотворений, в основном прост, доступен и обыден. Создается впечатление, что он нарочито упрощал свой и без того простой язык, придавая ему сходство с устной, неподдельной народной речью. И он этого добивался всю жизнь. И этого он достигал от произведения к произведению, усиливая элементы простоты и естественности. Среди казахских писателей Сабит Муканов обладал каким-то особым, обостренным слухом к подлинной народной речи. И всем, кто знал Сабита Муканова, известно, что он как писатель был близок к истокам народного творчества, а как человек обладал неподдельной народной простотой. Быть может, он даже был не связан, а просто-напросто сросся со своим народом, навеки скрепленный едиными с ним корнями. И не потому ли он напоминал нам эдакую мощную жизнестойкую ветвь какого-нибудь огромного кряжистого дерева — дуба, и непременно с ветреной стороны, непременно открытой всем бурям и стихиям. И у нее, у этой ветви, со своим деревом единая, неделимая судьба, ибо под ними общая земля. Сабит Муканов, бывало, гордился такой своей писательской судьбой. И он во весь по-мукановски мощный голос провозглашал памятную воем нам, знаменитую поэтическую декларацию, где со свойственной ему откровенностью исповедовался своему классу, как сын своему отцу, от строфы к строфе клялся, присягал служить честно, преданно только ему одному, его идеалам и интересам. Одним из главных качеств Сабита Муканова как гражданина и активного общественного деятеля было его умение радоваться успехам своего народа, своей республики.
