Карл-Йоганн Вальгрен
Это Вам для брошюры, господин Бахманн!
© Carl-Johan Vallgren, 1998 By agreement with Hedlund Literary Agency and Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency, Sweden
© Штерн С. В., 2015
© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015
* * *
Молодой шведский писатель, обидевшись на недоброжелательную критику в своей стране, эмигрирует в Германию. Тут он получает письмо от некоего литературного чиновника с предложением содействовать в создании брошюры о литературном климате его отечества.
Писатель садится за стол и начинает писать. Оправданная и справедливая обида переходит в неоправданную и несправедливую ненависть – автор обличает литературных критиков, потом литературу вообще, массовую культуру, внутреннюю и внешнюю политику, правительство и даже всю нацию чохом. Постепенно ненависть переходит в настоящую паранойю – герой начинает подозревать, что чуть ли не весь мир состоит в заговоре против него…
Перед вами памфлет – ядовитый, смешной и грустный. Забавно, что откровенно клинические, даже пародийные инвективы содержат много отнюдь не пародийной правды.
Ну и письмо получил я на днях от господина Бахманна! Странное, очень странное письмо. Я и отвечать-то на него не собирался, но потом все же сел за стол и начал набрасывать ответы на его вопросы.
Эти мои ответы, утверждал в своем письме Бахманн, послужат основой брошюры, одной из тех брошюр, что сенат собирается разослать к Новому году. Означенные брошюры, написал мне Бахманн, будут содержать информацию о родных странах живущих в городе литературных меньшинств, причем отнюдь не статистического, а, так сказать, литературно-психологического характера; оказывается, в соответствии с линией государства и всего так называемого Союза, эти брошюры должны способствовать улучшению взаимопонимания среди представителей различных наций в плане культуры (Ebene, написал Бахманн, он употребил слово Ebene – в сфере культуры, что за нелепый канцеляризм!). Эти брошюры, по мнению Бахманна, якобы подготовят почву, чтобы мы, живущие в городе зарубежные писатели, могли выступать с лекциями, принимать участие в оплаченных дебатах, публичных дискуссиях… ну и тому подобная бюрократическая трескотня.
Давайте начнем с моих книг, таковы были первые слова в моем ответе господину Бахманну, давайте начнем с моих книг, Бахманн, ведь именно они, книги, что-то значат, а вовсе не моя во всех отношениях трагикомическая жизнь. И хотя эта нелепая жизнь и породила все мои книги, давайте начнем именно с них, с книг, а не с моих личных неудач и провалов. По моему мнению, это важно, чтобы придать всему вашему проекту единственно верное направление.
Я написал пять книг, напомнил я Бахманну, очень разных книг, потому что писались они в очень разных обстоятельствах, и каждая из них потребовала неслыханного, нечеловеческого напряжения сил. Мне сейчас тридцать три, но когда ушел в печать мой первый роман, я был почти ребенком… более десяти лет я писал эти книги, трудно и мучительно – и какова же была благодарность? Какова же была благодарность, написал я, чем же вознаградила меня страна, которую вы приняли недавно в ваш Союз, страна, которую я ненавижу и давным-давно оставил, а теперь вдруг оказывается, что вас эта страна интересует до такой степени, что вы собираетесь посвятить ей специальную брошюру, и самое главное, в этой вашей брошюре я должен олицетворять несуществующую культуру этой страны!
И я еще раз спрашиваю – чем же вознаградила меня эта отвратительная, холодная и темная страна, чем она вознаградила меня за мои с такими муками написанные книги? Здесь, в чужой стране, вас во много раз больше интересуют мои писания, чем моих так называемых соотечественников. Насмешки и преследования – вот что было моей наградой, насмешки и преследования! – со стороны критиков, журналистов и той по пальцам сосчитываемой части общества, недалеко ушедшей от остальных по части духовной нищеты, но все же успевающей следить за новыми изданиями. Насмешки и преследования, погромы, как письменные, так и устные… особенно отличалась крупнейшая газета моей родины: на страницах, посвященных культуре, она преследовала меня с совершенно неописуемой и необъяснимой злобой. В этой газете я фактически был объявлен вне закона, написал я Бахманну, я стал легкой добычей всех работающих на эту так называемую газету так называемых литературных критиков, я был объявлен вне закона и как автор романов, и как автор песен.
В самых диких ваших фантазиях, написал я Бахманну, в самых диких, нелепых, извращенных фантазиях вы не сможете представить, с какой ненавистью и злорадством эти пасквилянты набросились на меня в своей газете, самой крупной газете в этой холодной мрачной стране… да, самой крупной, что, впрочем, не мешает ей оставаться на более чем среднем уровне.
В вашей стране, господин Бахманн – написал я господину Бахманну, – в вашей стране людям наверняка непонятно и чуждо, какие жестокие нападки, какие садистские преследования организовала эта газета на своих так называемых культурных страницах, как я был брошен на съедение кровожадным палачам, варварам, дикарям… они не жалели средств, чтобы забросать грязью мое имя, мои романы, мои песни. Эти плебеи старались унизить меня перед такими же плебеями, составляющими умеющее читать меньшинство в этой в высшей степени варварской и бескультурной стране, где плебейство и злорадство чуть ли не записаны в конституции. Вы даже не догадываетесь, сколько кинжальных ударов было мне нанесено с целью раз и навсегда уничтожить меня как художника и как человека; одна очернительская кампания следовала за другой, критики, мужчины и женщины, что за разница – бесполые, в общем, существа, – набрасывались на меня, стараясь унизить и оскорбить, под бурные аплодисменты ничтожной горстки умеющих читать индивидов в этой стране, в стране, построенной на зависти, злопыхательстве, неграмотности и враждебности к искусству.
Вот так обращались со мной в стране, о которой вы в вашем девственном неведении упоминаете в своем письме, написал я Бахманну, и я искренне удивлен, почему вы избрали именно меня для вашего странного брошюрного проекта!
Во-первых, в литературных кругах моей страны я считаюсь персоной нон грата, а во-вторых, из-за постоянной травли, коей меня подвергли на их слабоумных культурных страницах, я полностью перестал писать.
В моей стране некомпетентность возведена в систему, добавил я, серость признана нормой, а зависть и злорадство почитаются чуть ли не кардинальскими добродетелями. И все это начинается со школы, где детей воспитывают с таким расчетом, чтобы, став взрослыми, они достигли непревзойденного мастерства в середнячестве, зависти и злорадстве, написал я Бахманну. Вот так обстоят дела в стране, которую вы, по-видимому, оцениваете по ее знаменитым детским книгам. Вы наивно полагаете, что эта страна может привнести в Союз что-то ценное, но вы глубоко ошибаетесь. Не знаю, на чем основаны ваши умозаключения, но они, эти умозаключения, фатальны и для вас и для вашей страны, добавил я в своем письме Бахманну.
Все, что моя страна может вам дать, будет иметь катастрофические последствия, вы выпускаете из бутылки джинна и вскоре пожалеете об этом. Вы ведь не хотите импортировать дилетантизм и серость, Бахманн? – написал я Бахманну. Вы ведь не хотите добровольно запакостить себя ненавистью и завистью? На тех градусах северной широты, о которых идет речь, дилетантизм и серость возведены в систему; вы даже не догадываетесь, что люди, походя бросающие замечания о Тракле, Мандельштаме или Пессоа, не прочитали ни строчки из Тракля, Мандельштама и Пессоа, а если и прочитали, то разве что рассеянно перелистав омерзительные переводы, сделанные филологическими хулиганами больше полувека назад; не знаю, сколько им заплатили за их труд, но наверняка переплатили. Язык в этой стране изгваздан и загажен донельзя, написал я Бахманну, это общеизвестно; они уродуют родной язык до неузнаваемости, выжимают из него самые прокисшие соки, смотреть телевизор или слушать радио – пытка. То же самое относится и к иностранным языкам, по-английски они говорят более или менее сносно – на уровне умственно отсталого калеки или ребенка двух-трех лет, но постоянно похваляются, что английский язык знают лучше всех в мире, как минимум так же хорошо, как урожденные англичане или шотландцы, и, безусловно, много лучше, чем ирландцы или южноафриканцы; французский кое-кто из бывшей аристократии еще не забыл, но испанский и немецкий считаются такой же экзотикой, как, например, йоруба и малайский. Они там вполне удовлетворены созданной ими самими пародией на культурный язык, этой блевотиной, полной нескрываемой и назойливой, как мычание, ненависти. Они уверены, что обитают в центре мира, Бахманн, написал я Бахманну, хотя на самом деле то, что они считают центром, – безнадежная периферия. И они еще в глубине души сожалеют, что не могут пользоваться своим кошмарным языком на так называемом континенте… вы должны радоваться, Бахманн, что уровень культуры в этой насквозь прогнившей стране вам пока незнаком; не торопитесь, Бахманн, ваши представления об интеллектуальном климате на тех градусах северной широты наверняка далеки от истины.
