И нам повезло – я знал, что на следующий день на Айлингтон-Грин должен приехать фургон ветеринарной службы. Я постарался прийти пораньше, чтобы оказаться в начале очереди, которая выстраивалась раньше, чем передвижная клиника начинала работать.
Мы с Бобом не первый раз приходили к ветеринарам из Синего Креста, так что они хорошо знали моего кота. В этой клинике ему ставили микрочип, сюда мы обращались, когда рыжий чем-то отравился; значительная часть моих доходов уходила на уплату врачебных счетов и лекарств. Хорошо еще, что они разрешали платить в рассрочку. Я регулярно приносил Боба на профилактический осмотр, и тут же его проверяли на наличие блох.
Дежурный ветеринар попросил меня рассказать, в чем дело, быстро осмотрел кота и бросил взгляд на принесенный в пузырьке из-под лекарств образец кала. Я догадывался, что он скажет.
– Боюсь, у него глисты, Джеймс, – не обрадовал меня ветеринар. – Что он ел в последнее время? Может, попробовал что-то новое? Или копался в мусоре?
В моей голове словно лампочка зажглась. Давно я себя не чувствовал таким тугодумом.
– Господи, да!
Я совсем забыл про случай с консервной банкой. Должно быть, он нашел там кусок испортившегося мяса или цыпленка. Почему я сразу про это не подумал?
Ветеринар выписал рецепт на лекарство и выдал шприц, чтобы легче было давать его Бобу.
– Сколько времени потребуется, чтобы их извести? – спросил я.
– Несколько дней, – ответил ветеринар. – Дай мне знать, если лекарство не поможет.
Когда я подобрал Боба в подъезде, выглядел он не слишком здоровым, и врач прописал ему антибиотики. Я засовывал таблетки коту в рот, потом почесывал горло, чтобы он их проглотил. Теоретически, со шприцом должно быть проще. Вопрос в том, как Боб отнесется к этой идее.
Все выяснилось тем же вечером. Шприц коту не понравился, но он безоговорочно доверял мне, поэтому покорно дал вставить в рот пластиковый наконечник, из которого я выдавил лекарство, и терпел, когда я гладил его по горлу. Вероятно, Боб понимал, что я бы не стал проделывать с ним подобные вещи без крайней необходимости.
Кот пришел в норму через пару дней, как и предсказывал ветеринар. Он стал меньше есть и реже ходить в туалет. Жизнь снова вошла в привычную колею. После случившегося я сделал себе мысленный выговор. Ответственность за Боба оказала огромное положительное влияние на мою жизнь. Но я должен уделять ему больше внимания. Уход за домашним питомцем – не работа на полставки, с которой можно в любое время уйти.
Я был недоволен собой еще и потому, что Боб уже не в первый раз страдал из-за своей привычки копаться в мусоре. В прошлом году он отравился, исследовав содержимое помойных баков у нас во дворе. Я пообещал себе, что больше не буду оставлять пакет с мусором валяться на кухне. Знаю же, что любопытного кота не остановят ни закрытые двери, ни крепко завязанные узлы.
И все же я вздохнул с облегчением. Боб нечасто болел, но каждый раз, когда кот плохо себя чувствовал, внутренний пессимист принимался готовить меня к худшему. Может, это и глупо, но за последние дни я несколько раз с ужасом представлял, что Боб умрет и мне придется жить дальше без него. При мысли об этом на меня наваливалась глухая тоска.
Я всегда говорил, что мы с Бобом – равноправные партнеры и одинаково нуждаемся друг в друге. Но глубоко в душе я знал, что это неправда. Он был нужен мне гораздо больше.
Мы с Бобом всегда выделялись из толпы. По улицам Лондона ходит немного парней ростом шесть футов с рыжим котом на плечах. Мы определенно привлекали к себе повышенное внимание. Летом и осенью 2009 года внимания стало даже слишком много. К сожалению, сильная боль мешала мне этому радоваться.
Проблемы начались примерно год назад, когда я летал в Австралию, чтобы навестить маму. У нас с ней всегда были сложные отношения, а с тех пор, как я переехал в Англию, мы практически не общались. Не считая короткой встречи в Лондоне, в последний раз я видел ее, когда она подвозила меня до аэропорта. Мне было восемнадцать лет, и я планировал перебраться в Англию, чтобы стать известным музыкантом. Время залечило раны, поэтому, когда мама пригласила меня в гости к себе в Тасманию и предложила оплатить перелет, я почувствовал, что должен ехать. Незадолго до этого я перешел с метадона на субутекс; это далось мне нелегко, и я чувствовал, что должен отдохнуть. Боб на время переехал к Бэлль в Хокстон, район в северной части Лондона, неподалеку от станции «Энджел».
Долгий перелет до Австралии и обратно не пошел мне на пользу. Я знал, как опасно часами неподвижно сидеть в кресле самолета, особенно для высоких людей, и старался как можно чаще вставать и разминать ноги. Это не помогло: из поездки я вернулся с противной ноющей болью в бедре.
Сначала она мне не очень мешала, и я справлялся с ней при помощи обычных обезболивающих. К сожалению, со временем становилось только хуже, начались судороги. У меня возникало чувство, что в бедро прекратила поступать кровь, а мышцы пытаются сжаться в комок. Понимаю, живой человек не может ощутить предсмертное окоченение, но подозреваю, что испытывал нечто похожее. Как будто у меня была нога-зомби.
Вскоре все стало настолько плохо, что я не мог ни сидеть, ни лежать нормально. Меня постоянно одолевала сильная мышечная боль. Когда я смотрел телевизор или ел, я подкладывал под ногу диванную подушку, а во время сна задирал ее на спинку кровати. Я несколько раз обращался к разным врачам, но они только прописывали новые болеутоляющие.
В самые страшные дни героиновой зависимости я кололся во все доступные вены, включая паховую. Видимо, врачи считали, что нынешняя боль – лишь закономерное следствие употребления наркотиков. Я не пытался их переубедить, поскольку привык к такому пренебрежительному отношению. Я хорошо помнил, что значит быть невидимкой в толпе. Когда я был бездомным, общество отвергало меня. С тех пор мало что изменилось.
Усугубляло ситуацию то, что, несмотря на болезнь, я должен был ходить на работу. Как бы сильно ни болела нога, я вытаскивал себя из кровати и ехал на станцию «Энджел». Это было непросто. Стоило мне встать, как ногу словно простреливало электрошокером. За один раз я делал не больше трех-четырех шагов, потом мне требовалась передышка. Таким образом, путь до автобусной остановки превратился в марафон и стал отнимать в два раза больше времени.
Боб сперва не понял, что стряслось с его хозяином; он бросал на меня обеспокоенные взгляды, словно спрашивал: «Друг, ты чего?» Но мой кот всегда был умницей; вскоре он понял, что я заболел, и начал подстраиваться. По утрам, к примеру, он уже не одолевал меня жалобным мяуканьем и требованием немедленно его покормить; вместо этого Боб сочувственно мурчал, а в глазах кота читался вопрос: «Может, сегодня тебе лучше?»
То же самое и с дорогой на работу. Хотя обычно Боб предпочитал ехать у меня на плечах, теперь он бежал рядом. Коту нравилось кататься на верхней палубе, но сейчас он старался максимально облегчить мне жизнь. Если ему казалось, что я слишком напрягаюсь, он заставлял меня сесть и отдохнуть. Боб загораживал проход, подталкивал хозяина к скамейке или ступенькам, где бы я мог присесть. Я же считал, что лучше потерпеть, но пройти весь путь за один раз, чем постоянно останавливаться. Осталось только убедить в этом упрямого кота.
Наверное, со стороны было забавно наблюдать за тем, как мы пререкаемся. Стоило мне пожаловаться на боль, как Боб останавливался, сочувственно мяукал и принимался тянуть меня в сторону ближайшей скамейки. Я говорил: «Нет, Боб, нужно идти дальше» – и пытался увести его за собой. Если бы не нога, я бы и сам с удовольствием посмеялся над этой ситуацией. Думаю, мы напоминали ворчащих друг на друга пожилых супругов.
Вскоре стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Лифт в нашем доме по-прежнему ходил через раз; после целого дня на ногах подъем на шестой этаж становился для меня невыносимой пыткой, растягивавшейся на неопределенный срок. И я начал оставаться у Бэлль.
Начнем с того, что она жила на втором этаже, а не на шестом, что экономило мне немало сил. Остановка автобуса, на котором я ездил на работу, была в двух шагах от ее дома, что тоже не могло не радовать.
Поначалу мне и правда стало легче, но потом боль накинулась на меня с новой силой. Я стал бояться вставать на ногу по утрам и решил сделать костыль. Взяв с собой Боба, я отправился в симпатичный маленький парк рядом с домом Бэлль, нашел там упавшее дерево и выбрал ветку, идеально подходившую под мой рост. Она позволила мне разгрузить ногу во время ходьбы, и к концу дня я вполне освоился с костылем.
Люди стали оглядываться на меня чаще, чем раньше. Оно и понятно: длинные волосы, спутанная борода, узловатая ветка… Наверное, я напоминал им Мерлина или Гендальфа из «Властелина колец». Рыжий кот на плечах довершал картину: с ним я окончательно превращался в волшебника, по ошибке попавшего в современный Лондон. Но меня мало беспокоил мой внешний вид. Все, что облегчало боль, воспринималось как благо.
