Мальчик все-таки сумел вернуть долг.
– Деяние Антиноя не есть поступок простого смертного, – сказал Адриан. – Я всегда ощущал в нем нечто божественное. Думаю, Пинарий, что и ты это чувствовал. Но я не понимал природы его божественности, пока он не покинул сей мир. Я выстроил на Ниле город в его честь, где освятил храм и предписал жрецам поклоняться новому божеству. В Эфесе и Афинах, на обратном пути в Рим, я воздвиг и другие храмы в честь бога Антиноя.
Марк слышал о деятельности, которую развил император от лица нового бога. Весь Рим говорил о величии его печали; иные осмеливались подшучивать над ней, но большинство благоговело. Марк знал, что скорбь императора сравнивают с безумием Александра Великого после смерти его возлюбленного Гефестиона, но трудно было разглядеть в стареющем, разжиревшем Адриане сходство с отчаянным, обреченным року Александром.
– В Риме не будет храма Антиноя, – проговорил Адриан. – От граждан Италии не требуют поклонения императору, и я не попрошу народ Рима почитать моего возлюбленного. Но я собираюсь построить гробницу близ местечка Тибур на востоке города. И там же возведу резиденцию, в которой смогу укрыться от мира. – Адриан надолго смежил веки, потом открыл глаза. – Естественно, Пинарий, я хочу, чтобы ты приложил к ней руку.
– Разумеется, Цезарь. Сделаю, что смогу.
Адриан подступил ближе и впился взглядом Марку в лицо:
– Чего я действительно хочу, дорогой Пигмалион, так это чтобы ты изваял Антиноя.
Марк в ответ уставился на него. Скорбь повредила память императора?
Адриан слабо улыбнулся:
– Понимаю твое замешательство, Пинарий. Позволь объяснить. Возведены храмы. Храмам положены статуи, и мастера Египта и Греции создали образы Божественного Антиноя. Скульптуры в лучшем случае – как бы выразиться? – приемлемы. Но ни в одной не запечатлена божественная сущность Антиноя. Я убежден, что подобное под силу только тебе, ибо ты один изготовил прижизненную скульптуру. Я прошу сделать статую Антиноя. Мы объединим усилия, ты и я, работая по памяти.
Марк испытал сразу целую гамму чувств: сомнение, ужас, укол гнева, но также и пронзительное волнение, какого не переживал давно.
Адриан горестно пробормотал:
– Разве я мог предполагать… когда велел тебе уничтожить статую…
– Я выполнил приказ, Цезарь. Сжег наброски. Уничтожил макеты. Отломал руки и ноги, расколотил торс, растер в порошок ступни и кисти…
Адриан мучительно скривился и закрыл глаза.
– Но… – Марк надолго замялся, однако в итоге решил сказать правду: – Я сохранил голову.
Глаза Адриана расширились.
– Это была самая прекрасная вещь, какую я сделал или даже надеялся сделать, – произнес Марк. – Мне не хватило духу ее разбить.
– Где она?
Ваятель направился в захламленный угол мастерской. Адриан последовал за ним. Марк разгреб кучу утвари и рваных свитков, вытащив запыленный ларчик. Железный замок заржавел: внутрь годами не заглядывали. Пинарию было больно смотреть на содержимое.
Он с трудом отомкнул замок. Погрузил руки в ларчик. Затем выпрямился и воздел голову Антиноя.
Адриан задохнулся от восторга. Забрав голову у Марка, он обхватил ее ладонями и коснулся мрамора губами. В глазах императора стояли слезы.
* * *
В последующие дни и месяцы государь проводил в мастерской Марка все свободное время. Сперва их окружали эскизы и глиняные наброски, затем – макеты в полный рост. К удовлетворению Адриана, они совместно воссоздавали подлинный облик Антиноя. Марк рисовал и отливал формы, а Адриан высказывал замечания; он кружил вокруг полномасштабных макетов, гладил их и, закрывая глаза, словно пытаясь пробудить осязательную память, просил Марка сделать пошире грудь, или чуть удлинить нос, или усилить выпуклость икр.
Изваяв Антиноя при жизни, Марк доверял своим воспоминаниям о его внешности, и предложения Адриана порой казались ему сомнительными, но он следовал всем указаниям. Адриан был доволен, а иногда правдоподобие образа потрясало его до слез. Как ни странно, но их совместное творение куда больше напомнило Марку бога из снов, чем облик живого Антиноя.
* * *
Наконец настал день снятия покрова.
В статуе не было ничего неожиданного для Адриана, так как он наблюдал за ее созданием с самого начала. Тем не менее Марк захотел устроить официальное открытие – больше ради сына, чем для императора. Но юный Луций опаздывал. Адриан явился пораньше, однако был не против подождать. Он расхаживал по мастерской, берясь за разные предметы и глубоко вздыхая.
– Сегодня Цезарь сильно озабочен, – заметил Марк. За время работы они притерлись друг к другу и общались запросто. Теперь Адриан постоянно изливал Марку душу.
– Иудейский мятеж, – объяснил император – в последние дни его мысли занимала именно эта напасть, – напоминает гидру: отрубишь голову – вырастут две. Люди продолжают гибнуть десятками тысяч. Пока большинство евреев упорствует в убеждении, будто подстрекатель Шимон Бар-Кохба является их долгожданным Мессией, восстание удастся подавить лишь почти поголовным истреблением – вроде того, что устроил в Дакии Траян. Но с иудеями труднее, они рассеяны по всей империи. Единственное перспективное решение – ассимилировать мятежный народ, хотят они того или нет. С этой целью я издал указ, запрещающий обрезать крайнюю плоть. По причинам решительно непостижимым они придают варварской процедуре почти религиозное значение. Однако мне в ней видится лишь еще одна уловка, посредством которой они намеренно обособляются. Для собственного блага и прекращения бесчинств они должны отказаться от своей примитивной веры и обратиться к истинным богам, как поступил остальной мир.
– Насколько я понимаю, ты переименовал провинцию, – сказал Марк.
– Область, ранее называвшаяся Иудеей, теперь будет Сирией Палестинской, как Иерусалим стал Элией Капитолиной. Такие вещи важны – названия, символы и тому подобное.
– А как дела у Цезаря с христианами?
Последователи культа являлись еще одной проблемой, на которую порой сетовал император.
Адриан пренебрежительно усмехнулся:
– Трения с христианами ничтожны по сравнению с иудейскими волнениями. Кое-кто из моих советников сводит тех и других воедино, но подобное отношение невежественно и устарело; огромное количество христиан не является и никогда не было иудеями. Они похожи лишь в том, что безбожие отгораживает их от соседей, но христиане, в отличие от иудеев, кажутся вполне кроткими; фактически смирение составляет часть их учения. Пока их мало и они покорны, я почитаю за лучшую политику Траяна: «Не спрашивай – не скажут».
– Но что она означает на деле? – уточнил Марк, который никогда толком не понимал этой максимы.
– Римские магистраты предпримут действия против христиан лишь в случае официальной жалобы на них. Нет жалоб – нет действий.
– Тогда выходит, что все зависит от окружения, – заметил Марк.
– Если христиане упорствуют в своем извращении, пусть живут и умирают по выбору благочестивого законопослушного большинства. – Адриан поставил глиняный макет, который рассматривал, и поднял бровь. – Разве один из твоих родичей не был христианином?
– Вряд ли, – рассмеялся Марк. Он отвечал вполне искренне: ему никогда не рассказывали о двоюродном деде-христианине.
– О нет, я совершенно уверен, что был, – возразил Адриан, который досконально изучил имперское досье на Марка, решая судьбу Аполлодора. – Да и не христианский ли символ тот талисман, который ты постоянно носишь? Я полагал, что он перешел к тебе от родственника-христианина, а ты ходишь с ним по причинам скорее сентиментальным, нежели религиозным, поскольку сам явно не принадлежишь культу.
– Христианский символ? Мой фасинум? Конечно же нет! – Марк дотронулся до амулета. – Ведь отец передал мне семейную реликвию в твоем и Траяна присутствии. Фасинум существовал задолго до того, как появились христиане.
– Успокойся, Пигмалион! Возможно, я заблуждаюсь насчет амулета, но тем не менее уверяю тебя, что брат твоего деда и правда исповедовал христианство. Сейчас мне не вспомнить имя, но я доподлинно знаю, что после Большого пожара Нерон его казнил. Тогда следование культу считалось постыдным, – наверное, поэтому ты ничего и не слышал. В семьях принято замалчивать позор, и дети узнают о нем последними, если узнают вообще. Если не веришь мне, спроси при встрече у своего друга Светония. Он не мог не прочесть о Пинарии-христианине, когда проводил свои изыскания.
– При всем уважении, Цезарь, Светоний мне не друг, – возразил Марк, расстроенный и огорошенный неожиданными откровениями.
– Вот как? Разве он не послал тебе экземпляр жизнеописаний императоров с дарственной надписью?
Могло ли что-либо укрыться от Адриана при такой огромной сети имперских шпионов?
Марк откашлялся:
– Да, Светоний прислал книгу, но я его не просил и, клянусь, так и не заглянул в нее.
