Люк не мог вдохнуть. Глаза начали вылезать из орбит. Веревку чуть-чуть ослабили, и он судорожно втянул в себя воздух, осознавая: выбора нет. Будущее, хочет он того или нет, связано с партизанами.
– Сперва они отправятся в Апт, – сдавленно простонал он. – Я должен их увидеть.
– Исключено, – покачал головой Фугасс.
– Тогда я с вами не пойду, – заявил Люк. – Пусть ваш друг прямо тут меня и задушит.
Они молча смотрели в глаза друг другу. После напряженной паузы Фугасс наконец смягчился.
– Тогда надо их опередить, – хрипло прошептал он.
Люк прижался щекой к теплой терракотовой крыше, на миг прикрыл глаза в безмолвной молитве, и тут на него нахлынули запахи – резкий душок птичьего помета с примесью терпкого гниения опавших листьев. Однако в вечернем ветерке он уловил нежное дыхание лаванды – спускаясь с холмов, оно разносилось по улицам деревни… и отчего-то внушало Люку надежду.
Он молился о том, чтобы его бабушка тоже учуяла это дыхание.
В голове у Люка вновь и вновь проигрывались сцены ареста семьи. Самому тошно было, с какой дотошностью мозг воспроизводил каждую мучительную подробность. Молодой человек от души надеялся, что Катрину до конца дней будет преследовать эта картина и осознание всей гнусности ее черного поступка.
От воспоминаний вдруг затошнило, Люк судорожно сглотнул. Надо отыскать родных, непременно надо! Надо что-то предпринять, как бы там ни возражал Фугасс. Лучше умереть, чем бросить семью на произвол судьбы. Что он тут делает? Фугасс заставил его ждать в крохотном кафе на задворках Апта, приставив к нему своего безмолвного товарища. Партизаны настояли на том, чтобы Люк надел берет и натянул его как можно ниже, прикрывая лицо. Фугасс тем временем отправился на разведку в местную жандармерию.
Пекарь вернулся в тот момент, когда Люк уже был готов взорваться и начать расшвыривать столы и стулья. Сознание полнейшей беспомощности просто убивало.
– Их не стали здесь оставлять даже на самый короткий срок, – прямо сообщил Фугасс.
– Что? – Люк начал отодвигать стул.
Оба спутника хором шикнули на него.
– Никаких сцен, Боне, – предостерег Фугасс. – Я сказал жандармам, что твой отец должен мне денег, и я пытаюсь их из него вытряхнуть. Мне сообщили, что в Апте командование на себя взяли офицеры СС и всех увезли в лагерь для интернированных лиц в Эксе.
Люк застыл, глядя перед собой невидящим взором. Экс-ан-Прованс! Как будто семью внезапно вырвали у него, забрали туда, где уже не достать.
– Это еще не все. – Пекарь помрачнел еще сильнее. – Лучше уж тебе сразу узнать…
Люк не представлял, что может быть хуже, и молча ждал.
– Мне очень жаль. Твоя бабушка умерла по дороге в долину.
Люк непонимающе смотрел на Фугасса. Быть может, он просто ослышался? Внезапно перестало хватать воздуха, на грудь легла невыносимая тяжесть. В голове замелькали воспоминания. Несмотря на летнюю жару, Люка начала колотить дрожь – все сильнее и сильнее. Чтобы не упасть, он уперся локтями в стол и уронил голову на руки.
Его спутники переглянулись.
– Дыши, Люк! И не забывай про осторожность. Город кишит солдатами, кругом полно гестаповцев и эсэсовцев. Не самое подходящее время, чтобы нас тут видели, а уж тем более – вместе. – Фугасс коснулся плеча Люка. Молодой человек откинул его руку. – В жандармерии хорошо знают твою семью и потрясены не меньше нашего, но они ничего не могли поделать.
Люк застонал при мысли о бабушке. Ни достойного прощания, ни слез. Кулак француза, соотечественника, отнял у нее жизнь.
– Меня сейчас вырвет.
Оттолкнув руки спутников, молодой человек выскочил за угол. Он сам не знал, сколько простоял там, глубоко дыша, прежде чем почувствовал, что за спиной кто-то есть.
– Надо идти, – мягко проговорил пекарь. В руку Люку сунули смоченный водой носовой платок. – На, вытри рот. Соберись.
– Не могу, – простонал Люк.
– Тссс! Не надо привлекать к нам внимание.
– Тогда убирайтесь, – прорычал Люк и сплюнул, силясь избавиться от кислого привкуса во рту.
– Я дал твоему отцу слово защищать тебя. Наше слово – это все, что мы, патриоты, можем дать друг другу. Давай же, встань, наберись мужества.
Щеки Люка разгорелись от ярости. Фугассу хорошо говорить – ему некого любить, и его тоже никто не любит.
– Да, это мне каждый может бросить в упрек, – отозвался пекарь, и Люк осознал, что говорил вслух. – И все же ты не первый, кто потерял на войне любимых людей. Мне очень жаль тебя, правда, но тебе остается лишь один выбор – захлебнуться в канаве или же обрести новое мужество и сражаться, как того хотел твой отец.
Фугасс вдруг замолчал. Люк различил стук сапог и инстинктивно выпрямился. Солдаты. При виде его они засмеялись и прошли мимо, отпуская шуточки на ломаном французском.
Люк глядел в широкие прямые спины уходящих. Самодовольные зеленые мундиры, начищенные сапоги… Стук этих сапог звучал в его ушах горькой насмешкой.
– Она здесь? – спросил он.
– Ее похоронят вечером.
– Можно мне забрать ее отсюда и похоронить в Сеньоне?
– Нет! – Фугасс начал сердиться. – Никоим образом.
Люк с трудом сглотнул.
– Тогда я должен ее увидеть.
– Тебе нельзя…
– Я должен поцеловать бабушку на прощание! – Люк устремил на собеседника гневный взор.
Пекарь сжалился.
– Иди за мной.
Иду оставили в комнате старого склада на задворках Апта. Склад временно пустовал, дожидаясь осеннего урожая, когда сюда потянутся телеги с яблоками, грушами и сливами. Люку хотелось сделать для Иды хоть что-то еще, но впервые в жизни он чувствовал себя совершенно беспомощным. Отец был прав. Никакие деньги, никакое положение в обществе, никакое уважение знакомых не помогли его семье в черный час – да и не могли помочь против подобных гонений.
Собравшись с мужеством, он посмотрел на бабушку. Ида лежала на спине. Красивые седые волосы выбились из пучка и рассыпались беспорядочными прядями вокруг лица. Была бы расческа, можно было бы снова собрать, поправить их. Фугасс оставил молодого человека наедине с покойной, а сам караулил близ склада. Люк опустился на колени, не замечая, что щеки у него мокрые от слез, а грудь разрывается от безмолвных всхлипываний. Сегодня он плакал уже второй раз. Он понимал – сейчас его спасает шок, не дает разглядеть за этим хрупким тельцем еще большую боль от потери всей семьи разом. Люк не хотел даже думать, где сейчас его родные, как испуганы и растерянны. Не хотел представлять себе отчаяние отца, ужас от того, какому жестокому обращению подвергаются его жена и дети.
Вся скорбь Люка сейчас воплотилась в недвижной Иде. Слезы капали на безжизненную руку и скрюченные артритные пальцы, которые он прижимал к своей небритой щеке. Никогда уже она не ущипнет эту щеку. С покойницы сняли сережки и ожерелье, но кольца остались – должно быть, упорно не желали слезать с распухших суставов. Обручальное кольцо было для Иды самым драгоценным напоминанием о муже, и она всегда целовала его перед сном. Какое облегчение – знать, что бабушка не расстанется с любимым мужем даже в смерти.
Порывшись в кармане рубашки, Люк вытащил веточку лаванды, которую спрятал туда днем.
– Вот, Саба. Возьми с собой, – прошептал он, вкладывая цветок в ладонь усопшей. Поцеловав руку бабушки, он прижался губами к ее щеке.
Снова выпрямляясь и бережно укладывая руку с зажатым цветком на грудь бабушки, молодой человек нащупал в кармане ее кардигана что-то плотное. Ну конечно – драгоценные семена.
Люк осторожно вытащил знакомый шелковый мешочек, который она повсюду носила с собой. Внутри лежали сухие соцветья. Ида любила время от времени разбрасывать их вокруг, словно бы повсюду рассевая лаванду. Люк спрятал мешочек в карман, поклявшись никогда с ним не расставаться. Он по-прежнему останется хранителем бабушкиной лаванды.
Люк бросил последний прощальный взгляд на покойницу, убрал рассыпавшиеся у нее по лицу волосы. И от этого мелкого жеста все негодование, порожденное войной, тяготами, унижениями и страданиями семьи, смертью и разрушением – словно бы туго свернулось в груди, легло туда плотно сжатой пружиной. Утрата семьи стала последним ударом, последним камнем, что лег на груду копящейся боли. Вчера – откровения о тайне его рождения и разбудораженная этими откровениями печаль. Сегодня – семья. Свастики, салюты, надменные улыбки фашистов, льстивое подобострастие французов (и сколько ж их таких нашлось!), считающих, что единственный способ спасти Францию – это сотрудничать с немцами… все это накапливалось, зрело, билось у него в сердце, стучало в висках волной новой ярости.
Люку вспомнилась вдохновенная речь де Голля. Как оживилась тогда бабушка, какой непокорной радостью засверкали ее глаза! Вот чего хотела бы она теперь… чтобы Люк выстоял, дал отпор, пополнил ряды гневных и гордых французов, отказавшихся подчиниться Гитлеру и его чванливой солдатне.
