К Рождеству он прислал им коробку своих непревзойденных восхитительных макарун. Подобно шкатулке с драгоценностями, ее открывали с такой осторожностью, будто внутри могла притаиться гадюка, но обнаружили лишь удивительные миндальные пирожные, окрашенные в тона изысканных самоцветов: рубина, оникса, янтаря, нефрита и изумруда.
К подарку прилагалась почтительная записка: «Avec mes meilleurs voeux, Philippe»[31].
Поскольку он не пытался больше вторгаться в их кафе, где с октября стал нежеланным гостем, Магали с презрительной резкостью отвернулась от подарка и тут же, запаковав три шоколадных гнездышка Женевьевы, отослала ему пакет, но без всяких записок. После чего все три ведьмочки уложили вещи в дорожные сумки и поспешили на юг, чтобы провести Рождество и праздник Нового года с близкими Магали.
– Ты что, поджидаешь кого-то втайне от нас? – спросила Ноэми тоном, в котором подозрительность уживалась с радостью.
Если есть хоть малейшая вероятность, что Филипп задумал пригласить кого-то на семейные рождественские праздники, то его сестре хотелось первой узнать об этом, чтобы начать сплетничать и строить догадки.
Филипп взглянул на столовые приборы и на лишний бокал у себя в руках. Ноэми осторожно высвободила ножку бокала из его пальцев.
– Сколько раз мне придется напоминать тебе? Нас семнадцать, а не восемнадцать!
Сам Филипп, Ноэми с мужем, его племянница, маленькая Осиана, два брата отца Филиппа и Ноэми со своими семействами, их с Ноэми крестный, старинный друг семьи, чья жена несколько лет назад умерла от рака легких, – все съехались к Рождеству, шумная родственная толпа.
– Верно, – согласился Филипп и сосредоточенно отсчитал восемнадцать серебряных ножей из набора, подаренного одной герцогиней его прапрапрапрадеду после особенно успешного приема у короля.
Ноэми отобрала у него лишний нож и опять с подозрением испытующе взглянула на брата.
– Семнадцать, – выразительно повторила она, когда он принялся отсчитывать вилки, предназначенные для праздничной сервировки.
– Я уже умею считать до семнадцати! – гордо объявила четырехлетняя Осиана. – Тебе помочь, Тonton[32]?
Филипп рассмеялся и передал ей часть приборов. Ноэми из кожи вон лезла, стараясь помочь накрыть церемониальный стол для ожидающейся толпы родственников.
Но время летит быстро, и вот уже вся семья оценила праздничные закуски и поднялась из-за стола, желая размять ноги перед второй переменой блюд да обменяться веселыми шутками, поддерживая в детях оживление, чтобы они не заснули до полуночного вручения подарков, однако Филиппа целый вечер не покидало ощущение, что на празднике кого-то не хватает.
Может быть, семейные праздники просто подчеркнули его одиночество? Супружеские пары вокруг выглядели такими счастливыми, несмотря на их ставшую им привычной словесную пикировку, не всегда исключительно добродушную. Его родители внимательно следили за собравшимися, обмениваясь взглядами, в которых читалась родительская гордость. Приятно сознавать, подумал Филипп, что они с Ноэми дали родителям возможность гордиться детьми, даже если он, сын, частенько раздражал отца до безумия.
Отец его был среднего для мужчины роста. А вот мать, уроженка Эльзаса, передала детям гены высоких немецких предков. Но вышло так, что его высокая мать и не слишком высокий отец имели одинаковый рост, что обоих безмерно радовало. Мать лишь изредка вставала на высокие каблуки, желая покрасоваться на каком-нибудь из особых приемов, и в таких случаях отец восхищенно посвистывал.
Филипп вдруг задумался: а как бы они восприняли женщину, которая и на каблуках слегка не достает ему до плеча? Он усмехнулся, вообразив эту черноволосую ведьму в своей семье, сплошь рослой и рыжей. Ему страстно захотелось заманить ее сюда и усадить за стол рядом с собой. За этот вот стол. Во время такого семейного праздника. И он представил себе: вот он, обнимая ее, болтает с родными, а она сидит рядышком, тесно и доверчиво прижавшись к его боку.
Так вот, получается, для кого он пытался пристроить лишний прибор на семейном обеде! У него вырвался тихий смешок. Опять тут, похоже, вмешались его извечные проблемы с выбором? Вчера, в ответ на его рождественское подношение, она прислала ему пакет с каким-то шоколадным мусором. Он послал ей коробку с настоящими драгоценностями, а получил взамен невразумительную шоколадную стряпню – этакую коровью лепешку с торчащими из нее дольками апельсиновых цукатов, похожими на соломинки непереваренного сена. Милый подарочек! Он вызвал у него неудержимый хохот, от которого нахлынула такая слабость, что пришлость привалиться к письменному столу в приступе безысходного желания. К сожалению – безысходного, поскольку он полагал, что эти коровьи лепешки отправлены ему не в качестве дружелюбного дара. Он не осмелился их попробовать. Бог знает, что эта шальная ведьма могла подмешать в стряпню – намеренно или случайно. Возможно, и белладонну. Но они по-прежнему оставались в кондитерской на его письменном столе, и от них, казалось, исходили какие-то таинственные соблазнительные призывы, которые преследовали его повсюду, порождая в нем невероятное искушение, несмотря на изобилие самых изысканных рождественских десертов, приготовленных в его лаборатории.
– Что это тебя так развлекло? – наклонился к нему отец.
О, просто задумался, понравились ли кое-кому макаруны, посланные им к Рождеству… Стало весело.
А его спрятанная в кармане рука вдруг сжалась в кулак, словно физически укрепляя мысленный посыл через разделяющие их расстояния, повелевавший ей попробовать его миндальные шедевры. Но в Париже ли она празднует Рождество?
«Попробуй их! И мир изменится для тебя навсегда. Прочувствуй вкус моего пирожного, и ты будешь таять от блаженства всякий раз, как я взгляну на тебя…»
– Зa dйpend[33]… – отозвался отец. – Если ты послал ей не те, что готовишь по моему рецепту, а свою новомодную стряпню, один из сомнительных шедевров твоего вечного поиска! С оливковым маслом и бананами. Кто же печет миндальные пирожные с l’huile d’olive et banane[34]?
Филипп улыбнулся отцу, который притворялся, что не испытывает ревности, поглядывая на два блюда с десертами, одни из которых приготовил он, а другие – Филипп. После того как Филиппа признали в мире лучшим патиссье, старший Лионне постоянно припадал к этому неиссякаемому источнику гордости и соперничества. Сам он считался одним из лучших до того, как Филипп превзошел его на семейном поприще.
Отчасти Пьер Лионне преисполнялся гордости, поскольку ставил себе в заслугу обучение сына, но иногда тем не менее брюзжал, недовольный тем, что теперь живет в тени славы собственного ученика. Подняв бокал, Филипп предложил отцу выпить.
– Знаешь, папа, мне едва исполнилось четырнадцать лет, когда ты научил меня, как правильно готовить лучшие шоколадные макаруны, – произнес он с усмешкой. – И они мне слегка поднадоели.
– Rebelle[35], – коротко бросил его отец, но с нежностью в голосе.
* * *
Родители Магали в честь Рождества обменялись поцелуями под омелой. Они подарили друг другу особые подарки, которые снились им в долгие месяцы разлуки. Любовь их всю жизнь проявлялась урывками, когда обстоятельства позволяли им оторваться от дел. Мать начала поговаривать о поездке в Штаты с отцом на несколько месяцев, пока лавандовое хозяйство пребывает в зимней спячке.
– Взгляните-ка на мою маленькую parisienne[36]! – воскликнула Стефани, обернувшись к дочери и разглядывая ее модный столичный наряд. – Да, Магали, ты неизменно подтверждаешь мое мнение. Я всегда говорила, что ты умудряешься чувствовать себя как дома в любом месте.
На лице отца отразилось смешанное выражение гордости и тоски. И эта тоска камнем легла на грудь Магали. С самого рождения дочери Стефани во всех поездках возила Магали с собой. Иначе и быть не могло. Но эти постоянные и болезненные расставания, вероятно, нанесли неисцелимую рану их отношениям.
– Ты всегда была очень способной и сильной, – с грустью произнес отец.
Женевьева и Эша, пристально посмотрев на обоих родителей, обменялись понимающими взглядами. Они ничего не сказали, но чуть позже Женевьева незаметно сунула ей шоколадную ведьмочку, а Эша заботливо принесла чашку чая. Может быть, эти женщины действительно познали законы магии, или магия сама собой естественно внедрилась в их жизни, но, откусив немного от помела ведьмочки и глотнув чаю, Магали почувствовала прилив сил.
Она привезла с собой подаренную ей коробку пирожных и подавляла в себе искушение выставить их на стол в качестве особого угощения в конце праздничной трапезы. Но пока ее дед откупоривал бутылки сотерна, чтобы подать это вино к фуа-гра, она, прихватив подарок, незаметно выскользнула из дома и прошлась по их уснувшему на зиму лавандовому полю. Его притягательные силы пребывали в сонном состоянии, и их влияние на ее мать ослабело. Всякий мог бы сравнить ее честолюбивого, непоколебимого и при этом мягкосердечного отца с божественным Аидом, способным удерживать ее мать в своем мире только четыре зимних месяца в году.
